История наоборот: был ли Петр Великий первым большевиком?

Модернизация в России во многом обусловлена зависимостью от нашего исторического пути, то есть от влияния тех групп интересов, которые на нем сформировались. И, соответственно, реформаторам трудно разорвать с консервативным прошлым даже тогда, когда прогрессивные преобразования уже стимулируются самим духом эпохи, или, точнее, демонстрационным эффектом – влиянием тех позитивных достижений, которые имеются у соседей.

Но как же тогда быть с Петром I, который, как представляется нам обычно, радикально разорвал связь с застойным прошлым, переведя Россию в иное состояние буквально на протяжении жизни одного поколения?

«Опричь указа, казни и застенка»

В отношении деятельности Петра существуют различные оценки. Традиционный подход, сложившийся еще в сталинское время, предполагает, что без царя-реформатора мы бы сильно отстали в своем развитии. И нынешнее стремление уставить Россию (особенно Санкт-Петербург) большим числом памятников Петру является свидетельством того, что старая традиция получила официальную поддержку нынешнего российского руководства. Но в то же время известна критическая точка зрения, выражающаяся словами поэта Максимилиана Волошина:

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет к ее грядущим далям.

Он, как и мы, не знал иных путей,

Опричь указа, казни и застенка,

К осуществленью правды на земле.

Как хвалебная, так и критическая позиции предполагают, что Петр радикально переустраивал Россию. Однако подобный взгляд, скорее, вытекает из формы его деятельности, чем из содержания. Жестокая тирания, кровопролитная война, мобилизация всех внутренних ресурсов наводят на мысль, что подобное вытягивание жил из страны должно было увенчаться созданием какой-то совершенно необычной государственной системы. Но сухой анализ результатов петровских преобразований склоняет, скорее, к иной мысли.

Ничего необычного Петр в России не создавал. Ни к какой правде на земле он не стремился. Он хотел сделать свою неповоротливую державу более эффективной и работоспособной, но исключительно в том понимании, какое имелось у европейцев XVIII века. А для них тогда были совершенно непонятны современные нам представления о гражданских свободах и правах человека, о том, что интересы личности важнее интересов государства, и о том, что нельзя «палкой» загонять народ в будущее.

Все европейские монархи загоняли своих подданных «палкой» в такое состояние, которое представлялось оптимальным для державы. Другое дело, что «палки» эти были различны в зависимости от того исторического пути, который прошли различные страны. В одном случае они представляли собой что-то вроде «резиновых дубинок», которыми вразумляют народ, стремясь не нанести серьезных увечий полезным для казны налогоплательщикам. А в других – они были достаточно твердыми и снабжались еще вдобавок «острыми шипами», чтобы вид пролитой крови быстрее вразумлял непонятливых мужиков, из которых нельзя извлечь иной пользы, кроме как применить в качестве пушечного мяса.

В чем сходство Ришелье и Петра

При построении своего государства Петр решал примерно те же самые задачи, которые пришлось решать еще в первой половине XVII века кардиналу Ришелье во Франции. Для построения мощного государства, способного расширять свои границы, требовалась мощная многочисленная армия. Для построения такой армии требовались эффективное вооружение, а также большой объем провианта и амуниции. Организация снабжения нуждалась в финансовых ресурсах, объем которых предшественникам Ришелье и Петра мог лишь во сне привидеться. А для сосредоточения в государевой казне таких ресурсов необходима была фискальная реформа. Проведение реформы зависело, в свою очередь, от работоспособности государственного аппарата. А аппарат, естественно, не мог функционировать без достаточного числа чиновников и без построения соответствующих бюрократических структур типа коллегий в столице и губернских управлений на местах.

При всей внешней несхожести Франции времен Ришелье, ассоциирующейся у нас с галантными мушкетерами, и России времен Петра, где приходилось с трудом пробиваться через боярское мракобесие, задачи реформаторов, в общем-то, были схожими. Причем в эпоху, отделяющую Ришелье от Петра, такие же примерно задачи приходилось решать Пруссии, Швеции и другим европейским государствам, некоторые из которых блестяще с ними справились, а иные (Польша, например) полностью провалились.

Именно соседняя Швеция обеспечила Петру тот демонстрационный эффект, о котором постоянно идет речь в статьях нашего цикла. Русских разбили под Нарвой, и это заставило задуматься о серьезных преобразованиях. Пришлось синтезировать позитивные знания, полученные молодым Петром во время путешествия в Голландию и Англию, с негативными знаниями, полученными им от «путешествия Карла XII к Нарве». Пришлось подумать не только о том, как здорово лично строить корабли на верфях, но и о том, как строить государство в целом, чтобы иметь достаточное число кораблей, пушек и солдат для победы.

Петр, скорее всего, хорошо понимал тогда то, что мы не всегда понимаем сейчас. Европа не являлась для России готовым образцом. Ей приходилось точно также проходить через модернизацию, как и нам. Но она шла к современности несколько раньше. А мы присматривались к зарубежному опыту и устремлялись в погоню, отыскивая в европейских преобразованиях нужные нам институты.

Догоняющая модернизация

Петр был одним из тех, кто догонял наиболее интенсивно, но он не являлся в этом деле уникальным российским правителем. Задачи у страны были примерно одинаковые со времен Бориса Годунова, и каждый царь в меру своих сил и способностей пытался двинуться вслед за Западом. Петр лишь завершил процесс «догоняющей модернизации», чем сразу же обратил на себя внимание современников. Но он никак не был радикалом, отвергнувшим весь предыдущий опыт развития страны и пытавшимся пробиться за сотни лет к грядущим далям. Он двигался не во времени, а в пространстве, стремясь сделать из России Францию или хотя бы Швецию, а вовсе не какую-то сказочную Утопию, нарисованную воображением смелых мечтателей.

На деле получилась не Франция и даже не Швеция, а вестернизированная Россия, поскольку крепостное право являлось важнейшим элементом нашего исторического пути, от которого трудно было отказаться. Да, Петр и не ставил подобных задач, поскольку их не ставил тогда никто в Европе. Пруссия была крепостнической, и восточная часть Габсбургской империи тоже сохраняла несвободу своих подданных. Все монархи решали тогда те проблемы, которые им представлялись актуальными, а вовсе не те, которые мы бы посоветовали им решить, глядя в прошлое из XXI века.

Петр, как и его предшественники, был загнан историей в жесткую «вилку». Нельзя было не трансформировать державу с использованием европейского опыта, поскольку без этого вслед за Нарвой никогда не последовало бы Полтавы. Но нельзя было трансформировать державу, просто пересадив в Россию зарубежные институты, поскольку Петр начинал преобразования не с чистого листа.

Он получил в наследство от предков не Испанию с заокеанскими колониями, полными серебра, не Францию с развитыми городами и эффективным сельским хозяйством, не Швецию со свободным крестьянством и (к счастью для Петра) не Польшу с liberum veto (принцип парламентского устройства в Речи Посполитой), благодаря которому ни одного эффективного решения на государственном уровне принять было не возможно. Он получил Россию. И именно из России делал то, что ему хотелось.

Не существует на самом деле вопроса о том, каким образом возникло «из ниоткуда» петровское чудо. Вопрос стоит прямо противоположным образом. Почему на протяжении целого столетия задачи вестернизации России, осознанные еще во времена Бориса Годунова, решались так медленно, и почему лишь при Петре – в начале XVIII века – с ними действительно удалось разобраться? В чем исторический путь России оказался более сложным, чем исторические пути иных стран – тех, которым удалось еще в XVII веке преобразовать свои институты и сформировать абсолютистские государства с жесткой вертикалью власти?

Для того чтобы разобраться в этом, нам надо уйти еще глубже в историю в следующей статье цикла.