Модернизация поневоле, или Как преуспеть случайно

Мы начинали цикл материалов об исторической социологии с книги Ричарда Лахмана о сути этой науки, и теперь вновь возвращаемся к нему, но уже как к автору одного из самых интересных исследований о развитии общества «Капиталисты поневоле. Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени» (М.: «Территория будущего», 2010).

Борьба элит

Главный вывод Лахмана парадоксален. Людям, привыкшим к целесообразному развитию, к тому, что наши действия представляют собой решения заранее поставленных задач трудно согласиться с тем, что на самом деле в истории все совершенно не так. И важнейшие изменения в жизни человечества происходят вовсе не потому, что это предписано историческими законами, и не потому, что так развивается Абсолютный дух. Перемены происходят случайно.

«Хотя люди были агентами изменений, – отмечает Лахман, – они не собирались создать то общественное устройство, которое в результате возникло. Средневековые общественные акторы хотели только улучшить или сохранить свое положение. Индивидуумы и группы шли на изменения, чтобы разрешить свои проблемы, которые они определяли в рамках существовавшего контекста их обществ, эпохи Средневековья или раннего Нового времени. Все долгосрочные изменения были неожиданными, агенты этих изменений были капиталистами поневоле».

Отличие от привычной нам марксистской схемы состоит не только в отсутствии исторических закономерностей, но еще и в том, что у Лахмана не классы борются между собой, а элиты, хотя анализировать борьбу множества элитных групп сложнее, чем рассуждать о пролетариате и буржуазии. Вот пример – отмена крепостного права. Оно было широко распространено в средневековой Европе и не являлось отличительной чертой одной лишь России. Кто-то скажет, что именно русские из-за своей натуры оставались в «рабстве» аж до 1861 года. Но есть объяснения, которые в больше степени соответствуют историческим фактам. Лахман, например, полагает, что «там, где элиты пребывали в активном или неразрешенном конфликте, крестьяне получали свободу от трудовых повинностей, права на наследственное землевладение и стабильную ренту <…> там, где элитные конфликты были разрешены, крестьян вынуждали нести новые или усиливали старые трудовые повинности».

Проще говоря, английский король для построения наемной армии был заинтересован в налогах с богатых крестьян. Зачем же он будет отдавать людей в «рабство» феодалам, которые сами их обдерут? А русский царь был заинтересован в помещиках как основе своей армии. Денег он им платил мало (поскольку наша экономика вообще была слабо монетизирована), зато позволял закрепощать крестьян. В общем, серьезное расхождение интересов монарха с аристократией давало народу свободу, а общность интересов погружала крестьян в рабство.

Таким образом, развитие от крепостничества к свободе произошло не благодаря жестоким классовым битвам и не потому, что на Западе, мол, господствовала любовь к праву и уважение частной собственности крестьян. Как ни странно, все дело в разных способах построения армии: на Западе, где монарх мог деньги достать, он нанимал солдат, а на Востоке, где богатых городов было мало, но зато хватало земли, помещики служили царю за землю с крестьянами.

Единственная моя поправка к теории Лахмана состоит в том, что на Руси конфликты между элитами вовсе не были разрешены. Царь действовал в интересах помещиков, но ограничивал богатое боярство, стремившееся подмять под себя всю рабочую силу. Но главная идея Лахмана совершенно верна: именно из конфигурации межэлитных конфликтов произрастает развитие общества.

Флорентийский прецедент

О том же говорит и еще одна история: на этот раз городской, а не деревенской. У нас принято говорить, что на Западе город всегда был свободный и обладал правами в отличие от городов на Руси. С одной стороны, это верно. Но с другой – надо принять во внимание, что на Западе существовало огромное различие между свободными, процветающими итальянскими городами, увеличившимися до огромных размеров, создавшими мощные ремесло, торговлю, культуру ренессанса, и городами Англии или Франции, сохранявшими сильную зависимость от монархов. Почему же Италия добилась к XIII-XV в.в. значительно большего, чем Европа, находящаяся к северу от Альп? Почему она долгое время отличалась от остальной Европы больше, чем вся эта Европа от Руси?

Да по той же самой причине: из-за конфигурации межэлитных конфликтов. Долгое время за власть в Италии соперничали римские папы и германские императоры. Перевес был то на одной, то на другой стороне, и никто в итоге не мог одержать решительной победы. А потому обе враждующих силы старались привлечь города на свою сторону не столько кнутом, сколько пряником. «Раскол между германскими императорами и папством создал стратегические возможности для новоявленных дворян <…> Ослабленные в военном смысле императоры XI в. были вынуждены признать автономию Флоренции и других городских коммун, чтобы не допустить союза нового городского нобилитета с папством».

Нигде больше не сформировалось такой благоприятной для разных вольностей ситуации, как в Италии (причем только в северной). Вот откуда городская свобода там произошла, а вовсе не из воспоминаний об античности, греческой демократии и доблестях Рима.

Но и между элитами городов Италии возникали конфликты. Венеция с Генуей победили в борьбе за выгодную морскую торговлю с Левантом. На долю Флоренции осталась менее привлекательная торговля шерстью по разным городам Западной Европы. Зато, когда обнаружилась нужда Святого престола в займах на Крестовые походы, оказалось, что их могут дать лишь флорентийцы, поскольку только они готовы в качестве гарантии кредитов принять право сбора церковной десятины в тех европейских странах, где у них уже были филиалы по торговле шерстью. В итоге на сборе десятины Флоренция нажилась не хуже, чем другие города – на морской торговле. Так возник уникальный бизнес.

Начиная строить бизнес по торговле шерстью, флорентийцы и не догадывались, какой выгодой это обернется в тот момент, когда откроется возможность для партнерства с папами. «Следует помнить, что флорентийцы стали новаторами поневоле. Они занялись папскими финансами и обменом денег на континенте как второсортным делом, поскольку их вытеснили с более выгодных дальних торговых маршрутов, на которых господствовали венецианцы и генуэзцы».

То, как описывает историю Лахман, важно не только для осмысления прошлого. Оно многое может объяснить и в нашем российском настоящем. Если мы хотим понять, как будет в дальнейшем развиваться Россия, то стоит обратить внимание именно на конфликты между различными элитами, а вовсе не на классовые бои, не на борьбу «холодильника с телевизором» и не на программы разных «добрых политиков», желающих осчастливить народ. Конфликты элит неизбежны, причем результат их столкновений оказывается весьма далек от желаний враждующих сторон. Как представители определенных элит становились в свое время капиталистами поневоле, так ныне представители некоторых современных элит могут стать демократизаторами поневоле, поскольку рано или поздно вынуждены будут в борьбе за свои собственные интересы опереться на поддержку широких слоев населения, чтобы эта поддержка не досталась конкурирующим группировкам.