«Благосостояние гораздо важнее, чем номинальные цифры роста»

Ректор РАНХиГС Владимир Мау, открывая дискуссию, отметил, что нынешний кризис следует соотносить с финансовым кризисом 2008-2009 гг., который потребовал запуска структурных реформ и стал триггером для формирования новой модели экономического роста: «Мы получили структурный кризис без структурных реформ, быстро купировали недостатки, не повторили Великую Депрессию, не повторили великую стагфляцию 1970-х гг., быстро справились с кризисом, но в результате, не было сделано то, что, по Йозефу Шумпетеру, называют «созидательным разрушением», все остались при своих».

В экономике сложилась ситуация с низкими темпами роста, увеличением неравенства, низкой инфляцией и низким уровнем инвестиций. В этой связи ректор президентской Академии задавался вопросом, как вернуться к высоким темпам роста (имевшим место до 2008-2009 гг.) – и речь не об отскоке, так как он практически гарантирован, а именно о выходе на новую траекторию роста. Или же, спрашивал у участников дискуссии Владимир Мау, низкие темпы роста станут для экономик новой нормальностью, и проблемы, с которыми столкнулся мир, будут признаны в качестве долгосрочных? Третий вариант в этой развилке – изначально неверный подход к измерению экономического роста: цифровизация в значительной мере снижает показатели того явления в экономике, которое формально измеряется темпами роста (электронная книга, например, дешевле обычной). «Экономический рост интересен как показатель роста благосостояния», - отметил ректор РАНХиГС, - и вопрос в том, в какой мере темпы роста отражают темпы роста благосостояния.

Министр финансов РФ Антон Силуанов выразил уверенность в том, что важно именно качество роста, которое обеспечивало бы экономику современными технологиями и рабочими местами. «Мы, как и все страны, – заметил министр, – пожертвовали ростом ради сохранения жизни и здоровья граждан, помогли и людям, и бизнесу. Через бюджетные возможности минимизировали последствия локдауна».

Министр экономического развития Максим Решетников не увидел противоречия между экономическим ростом и ростом благосостояния. В 2017–2019 гг. из 2,2% показателя средних темпов роста ВВП 1,9% было обеспечено ростом доходов населения. «Конечное потребление домохозяйств росло темпами 3,7%, хоть эта цифра и расходится с показателем реальных располагаемых доходов. В любом случае без роста доходов населения и роста потребления домохозяйств выход на целевые 3% роста ВВП невозможен», – считает Решетников.

Министр отметил, что на экономический рост может влиять сама структура потребительских расходов: «Мы видим, что здесь идут существенные изменения, как краткосрочные, связанные с закрытием экономики, так и долгосрочные эффекты, связанные с изменением предпочтений в торговле – вернутся ли люди в торговые центры, кинотеатры, восстановится ли в полной мере спрос на внешний туризм, какая часть будет компенсирована спросом на внутренний туризм, какая часть работников останется на удаленке». Он считает, что эти изменения предпочтений вызовут изменения и в структуре бизнеса, и в востребованности инвестиций.

Председатель Банка России Эльвира Набиуллина выразила согласие с тем, что цель любой экономической политики – рост благосостояния. По ее словам, надо определить, каким должен быть экономический рост для обеспечения благосостояния вне зависимости от изменения конъюнктурных факторов: «Это не только общий темп роста доходов, это и их распределение, и рост активов». Она уверена, что денежно–кредитная политика, безусловно, вносит вклад в рост благосостояния: бенефициаром низкой и контролируемой инфляции являются широкие слои населения. Тем не менее, использование денежно–кредитной политики для обеспечения темпов роста экономики, по мнению председателя ЦБ, – это дискуссионный вопрос. Опыт развитых стран показывает, что мягкая денежно–кредитная политика (не как временная, контрциклическая мера, а как способ поддерживать экономический рост) выражается если не в повышении инфляции, то в повышении стоимости активов, бенефициаром чего не являются широкие слои населения: «Неравенство становится ключевым фактором, чтобы определять благосостояние. Так же, как и с безработицей – нужны не просто рабочие места, не просто низкая безработица, нужны хорошие рабочие места, которые людям позволяют зарабатывать. И здесь денежно–кредитная политика практически бессмысленна».

Владимир Мау также отметил, что сверхмягкая денежная политика, за которую выступают популисты, является, как показало последнее десятилетие, важнейшим источником роста неравенства: «Неравенство сейчас плохое: когда зарабатывают не те, кто больше трудится, а богатеют просто в силу конъюнктурных особенностей – владельцы активов становятся несопоставимо богаче по сравнению с теми, кто получает зарплату».  

Антон Силуанов согласился с тем, что смягчение, на которое вынужденно пошло правительство, постоянным быть не может. «Мы поставили задачу уже к 2022 г. выйти на нормальную бюджетную и денежно–кредитную политику. Прошлый год показал, что многие страны чересчур легко относились к нетрадиционным инструментам, увеличивали госдолг (до 100% ВВП), дефицит бюджета. Действительно крайне сложно будет выходить из этой ситуации. Для этого нужно будет увеличивать налоги, сокращать расходы, а это тяжело», – отметил министр. Он уверен, что бесследно такие меры не пройдут и в конечном счете за них придется платить гражданам – либо за счет увеличения инфляции, либо за счет сокращения государственных трат, снижения качества услуг: «Просто так в экономике ничего не бывает. У развитых стран, которые эмитируют резервные валюты, это происходит гораздо дольше и мягче, а у развивающихся – быстрее и жестче».

Максим Решетников ожидает разгона цен и мировой инфляции по мере восстановления мировой экономики, что станет большим вызовом для всех. На его взгляд, в условиях неизбежной бюджетной консолидации необходимо инициировать новую волну частных инвестиций.

Антон Силуанов в этой связи добавил, что госинвестиции должны расти и быть катализатором поддержки и роста, но здесь нельзя перебарщивать: «Говоря о госинвестициях, не надо чрезмерно увлекаться такими идеями, не надо мешать частным инвестициям, лишать возможности действующие предприятия, институты инвестировать в частную экономику».

Продолжением «непростого разговора об экономическом росте» стала дискуссия Владимира Мау с Кристалиной Георгиевой, директором–распорядителем Международного валютного фонда.

Георгиева считает вероятным, что уже к середине этого года вакцины помогут справиться с пандемией. На ее взгляд, главное, чтобы это объединило мир, чтобы итог этой гонки был общим для всех стран: «Мы должны строить экономику завтрашнего дня, а не вчерашнего, поэтому для начала мы должны понять, какие проблемы у нас были до кризиса». Георгиева вспоминала, что, когда она вступала в должность управляющего директора МВФ в октябре 2019 г., в мировой экономике стояли вопросы низкой производительности труда, низких темпов экономического роста, неравенства, климата: «Все эти проблемы остаются и сейчас на повестке дня. Наша задача – сделать большой шаг вперед с акцентом на качество роста и на то, чтобы эти преимущества и результаты способствовали росту благосостояния и снижению неравенства в распределении плодов роста». Она отметила, что из глобального финансового кризиса были извлечены уроки и проведены системные изменения, и сегодня банковская система стала более устойчивой, но не настолько, насколько необходимо. Устойчивость должна быть повышена в разы с учетом текущих вызовов. Георгиев уверена, что так как ресурсы на земле не безграничны, неизбежен переход к экономике с низким потреблением углеводородов, которая будет более устойчива к различным изменениям конъюнктуры.

Говоря о качестве роста, мы должны будем переосмыслить измерение экономического прогресса. Георгиева согласна с тем, что традиционное измерение ВВП устарело: «Многих в этом мире волнует, что цифровая экономика переживает бум, а производительность труда отстает от этого роста. Мы провели исследование для наших американских коллег, и увидели, что рост производительности труда минимум на 0,3% отстает от роста цифровой экономики». Директор МВФ призвала расширять контекст, в котором формируется оценка национальных финансовых показателей.

Владимир Мау обратил внимание на ситуации, когда возможен экономический рост без роста благосостояния (ускорение на последнем этапе существования Советского Союза во второй половине 1980–х гг.) и, напротив, рост благосостояния (в Японии) при отсутствии экономического роста: «Мы должны понимать, что благосостояние гораздо важнее, чем номинальные цифры роста, хотя они и взаимосвязаны».

Георгиева отмечает, что в 2020 г. МВФ, прежде всего, фокусировал свое внимание на помощи странам, нуждающимся в помощи в области здравоохранения, чтобы защитить самых уязвимые слои: «Мы это делали намного в большем объеме и с большей скоростью, чем раньше. 83 страны получили поддержку от МВФ, многие получили экстренные субсидии, но при этом думали о том, какая политика требуется сейчас и потребуется завтра». На ее взгляд, очень важно сегодня не отнимать те льготы и ту помощь, которые были предоставлены: «Необходимо обратиться к принципам равного доступа к плодам роста, принципам равномерного, устойчивого, «зеленого» роста в будущем. Мы очень рекомендуем всем правительствам и странам обязательно создать финансовые импульсы, финансовые рычаги для перезапуска экономики, чтобы она стала более стрессоустойчивой, с меньшим потреблением углеводородов. Если вы этого не сделаете, вы отстанете от этого поезда кардинальных, драматичных перемен».

Об уровне и динамике зарплат, о тенденциях на рынке труда и занятости говорили участники другой дискуссии во второй день Гайдаровского форума

Директор Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Татьяна Малева считает правильным говорить о базовых параметрах – занятости и безработице, по отношению к котором все качественные показатели зарплат являются производными. Здесь Малева выделяет две особенности: «Первая – невероятная стабильность российского рынка труда: никогда не выходить на высокие показатели безработицы. Никакие кризисы абсолютно разной природы не меняли этой тенденции (за исключением нескольких месяцев в 1990–м, когда была преодолена планка в 10%)». Еще одна особенность состоит в том, что после 2014–2015 гг. снижаются доходы населения: «Зарплата, даже если она не сильно падала, все равно демонстрировала слабую динамику, в этом смысле пандемия случилась тогда, когда мы выходили на какие–то более или менее приличные показатели роста доходов и заработной платы».

Малева назвала системные факторы, которые могут приводить к росту и дифференциации зарплаты. Это, во–первых, технологические сдвиги, которые проявляются как в различной скорости роста в разных новых отраслях, так и в сокращении рабочего времени. Второй фактор – процесс повышения пенсионного возраста, когда росла доля работников старших возрастов при одновременно возникающих барьератах для молодежи: это работает на сокращение заработной платы.

Еще одна важная проблема: малый бизнес, неформальный экономический сектор и самозанятые понесли гораздо большие потери по сравнению с крупным и средним бизнесом – и восстановление, которое идет в целом по экономике, может их не затронуть, опасается эксперт.

Директор Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ Владимир Гимпельсон также обратил внимание на исторически низкую безработицу в России, которая и сейчас, даже в условиях COVID–19, остается невысокой: «Чуть больше 6% по критериям МОТ – это вполне приличный показатель». Он уверен, что причина хронически низких показателей безработицы – в низких пособиях по безработице. Отсутствие у людей альтернативы при потере работы обеспечивает высокую устойчивую занятость. По словам Гимпельсона, очень важная тенденция последних десятилетий – мощный сдвиг в пользу сектора услуг: «В секторе услуг занятость гораздо менее устойчивая, чем на промышленных предприятиях, более уязвимая, более дифференцированная с точки зрения оплаты, плохо регулируется и в значительной степени плохо видна для статистики». На это накладывается еще один структурный сдвиг, «декорпоративизация» – увеличение доли занятых вне организаций, вне юридических лиц. «Если посмотреть на наши 71–72 млн занятых, то из них в организациях работают всего примерно 44 млн».

Гимпельсон считает, что разговор о зарплате не может идти в отрыве от разговора о производительности: «Производительность остается низкой, растет очень медленно. Причин, по которым возможен рост агрегированной производительности, я не вижу. И здесь ко всему прочему надо учитывать структурные сдвиги, в частности, то самое увеличение некорпоративного сектора, где производительность гораздо ниже, чем в корпоративном секторе, что отражается в заработной плате».  По его словам, если некорпоративный сектор будет расти и выполнять свою прежнюю абсорбирующую роль, то «фактически повышение производительности в корпоративном секторе будет нейтрализовываться снижением производительности в некорпоративном».