Энергопереход в России и мире: «Наше благосостояние зависит от того, какой энергобаланс будет у них»

Очевидное последствие энергоперехода – сокращение экспорта углеводородов, а для российской экономики это важная статья доходов бюджета, напоминает директор Института стратегического анализа компании ФБК Grant Thornton Игорь Николаев. Он считает, что, несмотря на относительно устойчивое финансовое положение российской экономики, стоимостные потери и затраты на энергопереход окажутся ощутимыми в долгосрочной перспективе.

Николаев положительно оценивает принятую правительством Стратегию социально-экономического развития РФ с низким уровнем выбросов парниковых газов до 2050 года. Другое решение правительства – принятая Энергетическая стратегия до 2035 года (от 9 июня 2020 года № 1523-р), по его мнению, не вполне соответствует актуальным вызовам. Инициатива о повышении с 7% до 10% ВВП порога ликвидных средств Фонда национального благосостояния, сверх которого они могут направляться в иные финансовые активы, говорит о том, что руководство страны озабочено возможными последствиями энергоперехода – в частности, проблемами с доходами бюджета.

Говоря о российских оценках стоимости энергоперехода, Николаев приводит прогноз Минфина, по которому уже в начале следующего десятилетия объем ФНБ может уменьшиться до 2–3% ВВП. По оценке Сбербанка, потери российского бюджета за счет недополучения нефтегазовых доходов составят примерно 5 трлн руб. к 2035 г. В данном случае оценивается снижение экспортных доходов, хотя нужно учитывать и затраты на переоборудование для перехода к новым источникам энергии.

Среди зарубежных оценок Николаев выделяет прогноз Международного агентства по возобновляемым источникам энергии, согласно которому реализация сценария достижения углеродной нейтральности к 2050 г. ускорит мировую экономику на 1,2% в среднем за год. То есть это не только выпадающие доходы, но и большие инвестиции в основной капитал, который тесно коррелирует с общей динамикой экономического развития. По оценке Королевского банка Канады, стоимость перехода экономики Канады к нулевым выбросам составит 2 трлн долл. в течение следующих 30 лет.

Николаев полагает, что при оценке энергоперехода нужно иметь в виду несколько предпосылок. До 2024 г. экономических потерь от перехода к низкоуглеродной энергетике не будет. Это связано и с тем, что резкий отказ от угольной энергогенерации, который совпал по времени с активной фазой восстановления мировой экономики после ковидного шока 2020 года, привел к существенному росту цен на энергоносители. Таким образом, активный энергопереход на начальном этапе ведет к дополнительным экспортным поступлениям в российскую экономику, уверен эксперт. Реальные потери от снижения экспорта, по его словам, станут ощутимы в течение нескольких десятилетий. А цену энергоперехода следует рассчитывать на период не далее чем до 2035 года.

Николаев оценивает величину потерь российской экономики от энергоперехода на период до 2035 года как стоимость недополученных доходов от экспорта углеводородов на уровне 10,4 трлн рублей (в ценах 2020 года). Эта прогнозная стоимость энергоперехода для России рассчитывалась на основе данных Энергетической стратегии РФ до 2035 года (июль 2020 г.)  и Международного энергетического агентства. 

Потери российского экспорта от энергоперехода в 2025-2035 годах в стоимостном выражении 

Президент Института энергетики и финансов Марсель Салихов отмечает повышенное внимание властей к теме декарбонизации и энергетического перехода. Обсуждаются цели по снижению выбросов, методы их достижения, но при этом, как правило, вопросы стоимости энергоперехода остаются за рамками этих дискуссий, хотя это один из ключевых вопросов, считает Салихов. Он полагает целесообразным рассматривать вопрос стоимости перехода с другой точки зрения – как изменится российская электроэнергетика при введении платы за выбросы. Если предположить, что цели по сокращению выбросов будут выполняться и в России появится система платы за выбросы парниковых газов, это приведет к росту цен на электроэнергию. Условно, при цене 10 долл. за тонну CO2 плата за электроэнергию повышаются на 12% для европейской части страны и на 20% – для Сибири.

Салихов уверен, что в рамках энергоперехода должны реализовываться только меры с наименьшей стоимостью, но максимальным результатом в плане сокращения выбросов. Наибольший потенциал существует в секторе электроэнергетики, но и он ограничен, говорит эксперт: «Полностью заместить все возобновляемыми источниками энергии не удастся – это будет либо нереализуемо технологически, либо обойдется слишком дорого. Существует возможность замещения и вывода угля, газ все равно будет конкурентоспособен практически при любом сценарии декарбонизации». На его взгляд, направления, которые имеют наибольший потенциал и экономическую целесообразность – это все, что связано с сокращением выбросов метана и утилизацией отходов.

Член Научного совета РАН по системным исследованиям в энергетике Андрей Конопляник отмечает, что стоимость перехода для России будет зависеть от того, как «мост строить будем» – по какой модели страна станет избавляться от зависимости от углеводородов. Это будет стратегия не европейского типа, уверен эксперт: «Роль альтернативных источников в качестве определяющих – для нас это тупиковый путь».

Конопляник отмечает, что оценка последствий энергоперехода зависит и от того, что именно под ним понимают. Некоторые считают, что энергопереход – это реальность сегодняшнего дня, «зеленая революция» и переход в возобновляемым источникам энергии от доминирующего сейчас органического топлива. Но можно рассматривать этот процесс как перманентный исторический феномен, а не реальность сегодняшнего дня. «Речь не про уход от невозобновляемых к возобновляемым источникам энергии, а про постоянный переход от доминирующих в настоящее время невозобновляемых энергоресурсов к конкурентному набору энерготехнологий, использованию совокупности невозобновляемых и возобновляемых источников энергии», – поясняет эксперт. Он добавляет, что эти технологии должны обеспечивать и повышение энергоэффективности, и уменьшение парниковых газов, причем в силу различных событий в мировой экономике внимание к тому или иному фактору может увеличиваться в разное время.

Эксперт указывает на объективную, с его точки зрения, разницу в подходах России и Европы: «Мы с ЕС взаимозависимы в энергетике в силу того, что связаны жесткой, капиталоемкой, стационарной, трансграничной инфраструктурой – и электрической, и, в первую очередь, самой капиталоемкой, газовой». Поэтому, на взгляд Конопляника, для России контрпродуктивен преждевременный переход к декарбонизации, которые Европа может себе позволить, находясь «в иных условиях, на более высоком уровне экономического развития с точки зрения душевого ВВП, на более низком уровне энергоемкости ВВП». Для нас же, уверен эксперт, декарбонизация должна быть экспортоориентированной.    

Конопляник отмечает, что для России важны структурные сдвиги энергобаланса в сторону менее эмиссионных невозобновляемых энергоресурсов (от угля и жидкого топлива переходить к газу и АЭС). Второй фактор – технологические усовершенствования, которые приведут к сокращению выбросов. Он объясняет, что это могут быть технологии, нацеленные непосредственно на снижение удельных выбросов, но более важно снижение удельных расходов энергоресурсов, т.е. повышение энергоэффективности по всем энергоцепочкам, возобновляемым и невозобновляемым энергоресурсам. За счет уменьшения вовлекаемых в хозяйственный оборот энергоресурсов это позволит уменьшать выбросы. 

Эксперт РАНХиГС Владимир Гуревич отмечает: официально Россия согласилась с тем, что глобальное потепление является, прежде всего, результатом антропогенного воздействия и выбросов углекислого газа: «Поскольку дистанция от нынешнего состояния до того, что нам видится, исчисляется десятками лет, то у нас появляется возможность дискутировать о том, с какими затратами, каким ущербом, как именно эту проблему решать – и на первый план выходит не само потепление и его в определенном смысле апокалиптические угрозы, а то, что связано со всеми нашими движениями – это экономика, политика, геополитика». По его мнению, сейчас это сильно влияет на ход дискуссий, но может наступить момент, когда все подобные обсуждения будут девальвированы и потеряют смысл. «Если вам говорят, что через 20 минут в ваш прибрежный город ударит цунами, то вы не обсуждаете, какие вещи взять, как закрыть счет в банке, договориться с родственниками о переезде – просто хватаете детей, документы, вещи и бежите на возвышенность». Сегодня нет понимания того, когда именно приблизится цунами энергоперехода – через 15-20 лет или 30-40.

Эксперт уверен, что Россия не сможет игнорировать то обстоятельство, как развивается энергопереход за ее пределами: «Разумеется, можно предъявлять претензии европейским партнерам, но по большому счету никого не интересует, на чем будем кататься мы, в то время как нас очень сильно интересует, на чем будут передвигаться они – это радикально влияет на наши перспективы».

Россия не может игнорировать даже экзотические программы, которые выстраивает Евросоюз – бороться с ними экономически очень тяжело: радикально изменить логистику нашего экспорта почти невозможно, это неосуществимо технологически и экономически. Он поясняет, что Россия может увеличить поставки в Китай, развивать инфраструктуру, но компенсировать потерю европейского рынка будет невозможно. Тем более что Китай, уверен Гуревич, гораздо более жесткий и неудобный партнер в этом процессе. Он убежден, что если Россия начнет терять рынок ЕС в серьезных масштабах, то ужесточение разговора с восточной стороны будет только нарастать.

Поэтому, по мнению Гуревича, мы никак не можем игнорировать ни европейские углеродные лимиты, ни углеродный трансграничный налог: «Несмотря на изменение риторики, ментально мы еще в большой степени находимся немного в прошлом, судя по тому, с каким энтузиазмом мы воспринимали кризисные явления в Европе и рост цен на энергию и газ, рассчитывая, что теперь Китай будет больше у нас закупать угля. Не будет, а если и будет, то по-прежнему в ограниченных количествах и не в долгосрочной перспективе». Он согласен, что энергокризис в Европе – прямое следствие пандемии. Вполне логично, что после самого глубокого фактически за весь послевоенный период падения цен на энергоносители в 2020 г. состоялся отскок, и в условиях довольно быстрого восстановления экономики на следующий год произошел такой же аномальный рост цен на энергоносители.  

С того момента, как газ стал биржевым товаром, он, как и нефть, подвержен огромному количеству различных спекуляций на рынке со всеми вытекающими последствиями, считает он: «Цены 1500-2000 долл. за 1000 куб. м. – не имеют никакого отношения к фундаментальным факторам, поэтому не надо воспринимать все это за чистую монету. Спекулятивные факторы всегда будут играть роль, но фундаментальные всегда станут возвращать на более прочную основу».

Эксперт полагает, что сам энергопереход будет проходить через кризисы – локальные, секторальные, региональные. Россия и весь мир не смогут этого избежать. Но, на его взгляд, это и совершенно новые колоссальные возможности – не так важно, созданы ли они искусственно или возникли естественно, но масштабы инвестиций, которые уже устремляются в эту сферу, могут не иметь аналогов в новейшей истории. Возникает вопрос, сумеем ли мы воспользоваться этим.

Гуревич также согласен, что энергопереход для России связан с потерями. Это не только возможное снижение экспорта, но и проблемы в других сопряженных отраслях. Российский ТЭК, сталкиваясь с проблемами, тянет за собой не просто бюджет (как федеральный, так и региональные), но и радикально влияет на ситуацию в целом ряде смежных отраслей – металлургии, машиностроении, транспорте, строительстве: «Если ТЭК начинает буксовать, тормозить и падать, это немедленно отражается на всех этих отраслях, и не все компании и предприятия смогут найти себе замену, особенно быстро. Естественно, это дополнительные риски потерь и затраты, связанные с реанимацией или профилактикой тех регионов, которые монокультурно завязаны на производство энергоресурсов». Эксперт добавляет, что наиболее уязвим в этом смысле Кузбасс: в случае достаточно быстрого снижения спроса на уголь это первый регион в стране, который будет нуждаться в социальной и других видах поддержки.

Идут споры о том каким будет спрос на энергоресурсы. Порядок цифр и очередность называется правильно – первым под ударом окажется уголь, затем – нефть и в наименьшей степени – газ, отмечает Гуревич. При этом он обращает внимание, что даже в самых радикальных прогнозах никто не говорит о полном исчезновении к 2050 году использования даже угля, тем более нефти и, тем более, газа. Однако значительное снижение спроса на нефть вполне актуально.

Эксперт указывает на критерии, по которым можно будет судить, что происходит с энергоносителями. В первую очередь влияние на спрос будет оказывать сектор электрического транспорта, темпы его развития каждый год оказываются значительно выше прогнозов. «Самым большим потребителем и надеждой нефтяников остается Китай. Китай зависит от импорта нефти. То, как происходит электрификация транспорта в Китае – это индикатор такого масштаба, который невозможно игнорировать. Китайцы ставили цель к 2025 году продавать каждую пятую машину в электрическом исполнении.  Этот уровень достигнут уже этой осенью. Т.е. 20% всего огромного китайского рынка автомобилей уже приходится на электромобили», - отмечает Гуревич.  

Что касается России, то он считает, что главная проблема не в том, какой будет выстроен энергобаланс внутри страны: «Мы как потребители топлива, энергии – лишь небольшой сегмент мирового рынка. Но нас очень интересует, что будут делать они. Наше благосостояние в значительной степени зависит от того, какой у них будет энергобаланс, что мы сможем им продавать».