Евсей Гурвич: «Я не верю в экономические выгоды кризиса»

 – Август  оправдал традиционные ожидания негативных событий. Этой весной и отчасти летом наступило некоторое успокоение: курс стал стабильнее и цены на нефть немного приподнялись. Сложилось ощущение, что это те условия, в которых мы будем существовать дальше. Но именно август привнес очередной виток напряжения: резкое падение, а затем волатильность нефтяных цен, которые до сих пор не успокоились и никто не готов ничего предсказать на перспективу. Кроме того, стали проявлять себя внутренние  кризисы в Китае, что было воспринято многими как грозное предзнаменование. В результате страны со структурой экономики, похожей на нашу, например, Казахстан, быстро объявили о глобальных переменах в экономической политике. По вашему мнению, Россия сейчас тоже готова перейти к серьезным шагам?

 – В нашей стране произошли серьезные изменения в ожиданиях. До недавнего времени превалировали ожидания, что этот кризис будет похож на кризис 2008 -2009 годов, когда цены резко упали, но  потом  довольно быстро вернулись практически на прежний высокий уровень. Казалось, что нам нужно год-полтора переждать и все вернется на круги своя. Я думаю, что события, о которых вы говорите, как раз и убедили людей, что так уже не будет. Что неизвестно, как именно будет, но нужно быть готовыми к затяжным неблагоприятным условиям: цена на нефть останется низкой долго, мировая экономика будет расти медленно. При этом реакция на события может быть разной. Например, Казахстан представил новую амбициозную программу «100 шагов». Посмотрим, в какой мере им удастся достичь поставленных целей и пожелаем успехов, но важно, что эта страна ясно обозначила направление движения.   

У нас, мне кажется, уже готовы к «количественным» изменениям в экономической политике. Самая острая проблема сейчас, безусловно, бюджет – его доходы резко упали вслед за ценами на нефть, а возможности заимствовать сжались из-за санкций. Похоже, мы  уже готовы к тому, чтобы принимать жесткий бюджет, реально экономить, не рассчитывая, что можно потратить резервный фонд, а дальше жить как прежде. Но это просто сведение концов с концами, если же мы хотим вывести экономику из тупика, в котором она находится, нам нужно, как и Казахстану, думать о новой экономической стратегии. К сожалению, признаков этого пока не видно.

 –  Бюджет  сегодня уже стараются резать. Непонятно, что там еще можно резать, за исключением оборонных расходов и, видимо, пенсий -- все остальное порезано в значительной степени. Тем более непонятно, что резать в региональных бюджетах – там-то все совсем плохо. На что, как вы думаете, может пойти правительство ради дальнейшей экономии средств? Пойдет ли оно по пути расходования резервов или готово к увеличению дефицита бюджета?  

 –  Нечего резать? Так не бывает! Всегда есть что резать, а у нас – особенно. В 1999-2000 годы, то есть за два года мы снизили расходы расширенного бюджета примерно с 45% до 35% ВВП! И ничего, экономика очень хорошо себя чувствовала – как известно, в 2000-м был рекордный рост за всю новую историю – 10%. Конечно, тогда еще выросли цены на нефть, но, во всяком случае, радикальное сокращение расходов не привело к заметному негативу.

Другое дело, что сокращать расходы действительно очень трудно, это требует принятия непопулярных мер. Мы, как Греция оказались в том положении, когда нет простого способа решить свои бюджетные проблемы. И причина в нашем избыточном оптимизме.

Мы создали для защиты от неприятных сюрпризов Резервный фонд, но, как теперь ясно, накопили в нем явно недостаточно средств. Потому что было распространено представление, что высокий уровень цен на нефть – это своего рода наше завоевание, данное нам навсегда. Помните, в 2008-ом Goldman Sachs говорил, что в недалеком будущем цены на нефть достигнут $200 за баррель. В последнее время уже этого не ждали, но верили, что от уровня 100 долларов цена будет медленно идти вверх, а тогда и не понадобится большого резервного фонда. А сейчас оказалось, что мы мало накопили, чтобы жить комфортно.

В нынешних условиях мы не можем много тратить из Резервного фонда, потому что тогда он быстро кончится, причем как раз к выборам, что особенно неприятно. Легкой возможности исправить ситуацию, таким образом, у нас нет, а есть несколько вариантов, но все – тяжелые.

Первое. Равномерно и постепенно сокращать расходы бюджета. Самая большая часть бюджета – оборона и социальная сфера. Понятно, затронув социальные расходы, не избежать социальных последствий. Существенно сократить расходы на оборону трудно по политическим соображениям: в нынешней ситуации это требует полного разворота кругом.

 –  А если не полный разворот?

 –  Я немного утрирую, но нужны масштабные сокращения расходов, паллиативные меры сейчас уже не помогут.

Теоретически можно не резать расходы, а дефицит финансировать за счет денежной эмиссии. Но тогда результатом станет инфляция, а инфляция – это проблема номер один для населения. Так что резать социальные расходы проблематично, но и обесценивать их за счет инфляции не легче.

С другой стороны, возможные резервы экономии бюджетных средств у нас везде. Последние годы зарплаты бюджетного сектора росли опережающими темпами. Мне неизвестна другая страна, где такое количество чиновников на душу населения – у нас она в полтора раза больше, чем в среднем по ОЭСР. То есть у нас огромные резервы сокращения числа бюджетников. А еще силовые структуры, правоохранительные органы... Наши расходы и на оборону, и на безопасность в процентах ВВП в два с лишним раза больше, чем в среднем по ОЭСР. По численности военнослужащих и сотрудников правоохранительных органов – мы тоже на одном из первых мест в мире. Далее, у нас очень большие субсидии и другие расходы на поддержку экономики (особенно на ее государственной части). Их эффективность – большой вопрос. Если субсидии предоставляются на неопределенный срок, то они не помогают, а наоборот – развращают и лишают стимулов повышать эффективность, консервируют отсталость.

Наконец, у нас очень неэффективны расходы на инфраструктуру. Когда-то Всемирный банк оценивал расходы на содержание одного километра дорог в России и Финляндии: в пересчете на сопоставимые цены получалось, что мы тратим в десять раз больше. Или, например, Дмитрий Медведев озвучивал, что на госзакупках у нас теряется тоже круглая сумма – 1 триллион рублей. 

То есть резервы у нас огромные, но сейчас перед нами стоит задача найти и реализовать то, что можно сделать быстро – за два-три года. Вряд ли можно моментально справиться с коррупцией в госзакупках. Для того, чтобы оптимизировать численность занятых в секторе госуправления, здравоохранении и образовании без ущерба для страны нужно не просто закрывать школы и больницы, а проводить реформы, создавая стимулы, а на это требуется время. Так что нам сейчас придется использовать все возможности быстрого сокращения госрасходов и одновременно нужно готовить реформы для более глубокой их оптимизации.

Я надеюсь, что мы выберем конструктивный путь – не просто будем сводить концы с концами, а воспользуемся ситуацией, чтобы улучшить структуру бюджета, проведем реформы для повышения эффективности бюджетного сектора.

– Некоторые решения, принятые в последнее время: поддержка банковской системы за счет выпуска федеральных облигаций, проектное финансирование при поддержке ЦБ… Эти решения носят характер некоей эмиссии. Не считаете ли вы вероятным, что по мере ухудшения ситуации активное эмиссионное финансирование экономики станет популярным в кругах, причастных к принятию решений?

– Я так не думаю, и вот почему. Если мы, допустим, сокращаем госинвестиции, то негативный эффект для экономики проявится нескоро, фактически мы переносим проблемы на будущие поколения. А эмиссионное финансирование сказывается быстро – инфляция следует за увеличением денежной массы где-то через полгода. При этом, как мы уже говорили, инфляция все годы была неизменно проблемой номер один для населения. Значит, это политическая проблема, а не чисто экономическая. Здесь вопрос не в чистоте принципов, а в том, что населению очень не понравится инфляция и, думаю, что лица, принимающие решения, хорошо понимают это.

– Сейчас и без того инфляция 15-процентная. На чем основываются прогнозы, что она будет снижаться?

– На том, что спрос, во-первых, сжимается, во-вторых, инфляция разогналось до 15% прежде всего из-за девальвации, а глубокой девальвации больше уже никто не ожидает. Но инфляция у нас очень инерционная, у нее большой «тормозной путь». Она, безусловно, будет снижаться, но боюсь, не так быстро, как рассчитывают власти.

– Но однозначного значения она достигнет еще не скоро?

– Нет, она будет уже в следующем году однозначной – мы ожидаем 8-8,5%. И дальше будет очень медленно снижаться.

– А на 2017 год хотели где-то 4-5%...

– Да, но это пока трудно себе представить.

– Мы сейчас вместе со всеми уделяем внимание тому, что видно –  нефть, обменный курс. Теперь Китай нас беспокоит. Но существуют проблемы, которые неизбежно будут выходить на передний план через некоторое количество лет. Например, демографическая ситуация, проблемы с пенсионной системой. И проблемы эти будут независимо от того, как будет вести себя Китай, цены на нефть и, соответственно, курс рубля. Где-то через 15-20 лет у нас сложится такая пенсионная система, которой нет нигде в мире – один работающий на одного пенсионера. Очевидно, что при таких пропорциях пенсионная система будет работать совсем плохо. Не опоздали ли мы, притом, что у нас на глазах сокращается трудоспособное население (почти по миллиону человек в год) с оценкой этих фундаментальных и неизбежных проблем, которые просчитываются гораздо лучше, чем будущая цена нефти? Насколько мы прошли эту границу, когда мало что уже можно изменить? Есть ли у нас время? И готов ли кто-то из принимающих решения это воспринимать? Или в нынешней нефтяной лихорадке никто об этом не думает?

– Нет, отчасти думают, потому что многие из долгосрочных проблем уже сегодня создают серьезные трудности, например – пенсионная система. На самом деле решать проблемы лучше рано, но никогда не поздно. Я бы сказал по-другому – из-за того, что мы не принимали своевременно меры, которые все равно придется принимать, теперь необходимые шаги будут более болезненными. Это как с болезнью: если вы начинаете принимать меры на ранней стадии, то все пройдет легко. Если же вы запустили болезнь, то лечение или операция окажутся очень тяжелыми. Здесь ситуация такая же. Когда в 2002 году проводили пенсионную реформу, то в принципе обсуждалась необходимость повышения пенсионного возраста. Тогда была возможность объявить заранее, что, например, начиная с 2010 или 2012 года мы постепенно повышаем пенсионный возраст -- в этом случае все происходило бы относительно безболезненно. Тех, у кого близко пенсионный возраст, это не затрагивает. А у кого это далеко – через 10 лет, те по нашей русской привычке об этом не очень думают. Ну, а когда срок подойдет – что же делать, вас предупреждали. Это уже входит в сознание. Сейчас у нас нет возможности безболезненно повысить пенсионный возраст. Придется в какой-то момент после президентских выборов объявлять, что пришло время со следующего года или через два года начинать повышать возраст.

Сокращение рабочей силы – еще более фундаментальная проблема. Безработица у нас, несмотря на спад экономики, очень низка. Проблема не только в том, что не будет хватать людей для каких-то проектов. При дефиците рабочей силы растет зарплата, т.е. стоимость труда, соответственно, понижается наша конкурентоспособность. В последнее время доля оплаты труда в ВВП увеличивалась на один процентный пункт в год за счет сокращения доли прибыли.

–  Мы говорим о бюджете как инструменте политики. Но что именно сейчас, в условиях кризиса, кроме бюджета может изменить ситуацию? Многие говорят, что кризис таит в себе многочисленные возможности изменений к лучшему…

 –  Я не очень верю в экономические выгоды кризиса. Казалось бы, автоматическая выгода – в девальвации. Но добыча нефти и газа, по крайней мере в краткосрочном плане, слабо чувствительна к курсу. А сам курс меняется из-за изменения цен на углеводороды. Поэтому эти отрасли точно не выигрывают от падения цен на нефть. Несырьевой экспорт имеет некоторую чувствительность к курсу, но она не слишком велика, да и сам этот экспорт незначителен. В общем, экспортного бума не будет.

С точки зрения импортозамещения, спрос на импорт неэластичен по курсу – это значит, что расходы на импортные товары в постоянных рублях не меняются. Если на 20% девальвируется рубль, то мы на 20% меньше будем импортировать, но в результате тратим в рублях столько же. Следовательно, спрос почти не переключается на отечественные товары. При этом наш уровень жизни снижается из-за снижения импорта. Отдельные отрасли, например, сельское хозяйство улучшают свои позиции на внутреннем рынке, но в целом возможности импортозамещения очень ограничены. Кризис не решит старых проблем. Из него мы выйдем с тем же, с чем и вошли, только в худшем состоянии.

Поэтому нужна внятная стратегия. Даже не в смысле детальной дорожной карты, а для начала в смысле понимания, в каком направлении мы намерены двигаться. Раньше это было хотя бы частично понятно: мы постепенно интегрировались в мировую экономику, вступали в ОЭСР, создавали международный финансовый центр.

 –  Были по крайней мере четкие «якоря».

 –  Да. А сейчас все эти цели явно перестали быть актуальными.  А что дальше? Во что надо инвестировать, что развивать? Необходимо новое общее видение, и дальше под него построение более или менее конкретной программы. При этом есть проблемы, которые все равно придется решать. Те же проблемы рынка труда, о которых мы говорили. Все равно потребуется снижать занятость в госсекторе, повышать пенсионный возраст, повышать мобильность труда.

 – Если экономическая политика, ее ограничения и в том числе внешние факторы будут оставаться такими же как сейчас, надолго ли мы обречены на «околонулевой» рост?

 – Я считаю нереальным возвращение цен на нефть в прежний диапазон. Тогда, если мы не начнем по-настоящему кардинальных реформ в экономике и системе государственного управления, то будет сохраняться отток капитала, инвестиционный спад, стагнация производства. Поскольку у цен на нефть есть долгосрочный тренд, но нередки и резкие отклонения от него, то, боюсь, вялая стагнация может продолжаться до первого глубокого падения цен на нефть (учитывая еще, что в ближайшие годы мы потратим основную часть Резервного фонда).

 –  За счет чего возможен рост иного качества?

 –  Цель развиваться темпами мировой экономики или чуть быстрее – достижима. Но для этого недостаточно профинансировать какое-то количество инфраструктурных проектов или напечатать еще денег, нужны несопоставимо более глубокие перемены. Прежде всего, требуется остановить тотальное огосударствление экономики и бюрократизацию государства, радикально изменить отношения между государством и бизнесом, отказаться от «промышленного патернализма», от поддержки неэффективного крупного бизнеса, убивающей стимулы развития.

 –  Свидетельствует ли одобренный на днях президентом переход на годовой бюджет вместо трехлетнего о неких стратегических намерениях власти?

 –  Нет, это лишь частное тактическое решение. И не от хорошей жизни.

Беседовали Владимир Гуревич