Лилия Овчарова: «Основная причина бедности – это инфляция»

– Насколько изменилось социальное самочувствие людей в ходе экономического кризиса?

– Вот уже 15 месяцев подряд мы наблюдаем падение реальных доходов. Скорее всего, оно продолжится и до конца 2016 года, охватив, таким образом, трехлетний период, чего у нас еще не происходило. Социальное самочувствие населения длительное время не соответствовало экономической ситуации. Этому есть как экономическое, так и социальное объяснение. Поскольку падение ВВП и реальных доходов населения случается уже в пятый раз за годы постсоветского развития, то и работники, и работодатели надеялись, что как всегда все неприятности ограничатся одним годом. В основном озабочивались товарными и продуктовыми запасами и ждали экономического роста – это такая стандартная адаптация. Но начиная где-то с сентября 2015-го стало ясно, что кризис затягивается, и наступило разочарование. К тому же была разыграна карта роста великодержавных настроений в сочетании с тревожностью относительно того, что в мире неспокойно. А страх и тревожность – это хорошо продаваемый товар, благодаря которому можно было на время забыть о падении реальных доходов. Но больше полутора лет страх внешних угроз продавать не удается, поэтому сейчас ухудшение социального самочувствия стало гораздо более серьезным. Произошло в том числе и снижение доверия к лицам, принимающим управленческие решения.

– Руководство социального блока правительства беспокоится по поводу возможного роста безработицы – как явной, так и скрытой. Но пока цифры вполне благополучные в сравнении, скажем, с некоторыми европейскими странами. Насколько эта проблема актуальна для нашей страны?

– Пока у нас проблема безработицы не стоит остро. Скажем, по итогам 2015 года среднемесячная численность безработных повысилась на 7,4% – с 3,9 млн. человек до 4,3 млн. Средний уровень общей безработицы увеличился с 5,2% до 5,6% от экономически активного населения, регистрируемой – с 1,2% до 1,3%. При этом доля занятых в неформальном секторе сохранилась на уровне 2014 года – 18,4%. Но вообще наша политика занятости загоняет людей в неформальную трудовую деятельность. В этой связи хочу процитировать своих коллег– экономистов Владимира Гимпельсона и Ростислава Капелюшникова: «Особенность российского рынка труда заключается в том, что он адаптируется ко всем изменениям не падением занятости, а снижением заработной платы». То есть политические власти мотивируют работодателей сохранять большое количество рабочих мест, но при этом решают все проблемы через низкооплачиваемую занятость. У нас сегмент неформальной занятости охватывает, по разным оценкам, от 8 до12 миллионов человек. А поддержка безработных настолько слабая, что между ней и неформальной занятостью работник выбирает второе. И это здравый и рациональный выбор. Если бы государство гарантировало пособие на уровне прожиточного минимума, то у нас сократился бы неформальный сектор, но число зарегистрированных безработных увеличилось как минимум в два раза.

– Официальная статистика фиксирует снижение реальных доходов за весь 2015 год на 6,3% и зарплат на 9,5%? О чем говорят эти цифры?

– Надо понимать, что статистика по зарплате учитывает в основном работников на крупных и средних предприятиях, где трудятся лишь 46% от числа всех занятых. То есть положение больше чем половины работающих в официальной статистике не видно. Согласно нашим исследованиям, в ненаблюдаемом сегменте экономики заработки ниже на 10-15%.

Что касается доходов, то более низкие темпы их падения по сравнению с зарплатами обусловлены тем, что имеет место эффект доходов от продажи валюты населением. Если граждане продают валюту, то полученные рубли зачисляются в доходы, хотя формально это переход из одной валюты в другую. Так что официальные данные – это самая оптимистическая оценка ситуации с падением доходов. А если посмотрим на потребление, то в прошлом году зафиксирована самая низкая за последние 20 лет доля расходов на покупку товаров и услуг в общем объеме расходов населения. Люди однозначно стали экономить, и это еще один мощный вызов перспективам экономического роста. Потребительский рынок перестал быть драйвером роста.

– Насколько это падение доходов болезненно?

– Любое снижение доходов болезненно. Но в первые 9 месяцев прошлого года сокращение зарплат не сильно отразилось на социальном самочувствии россиян, потому что у них были запасы. Однако сейчас все запасы уже израсходованы, а падение продолжается, и потому оно стало более чувствительным, хоть и не таким драматическим как в 1992-м и 1998-м годах. В то же время падение реальных доходов воспринимается по–разному в различных возрастных группах. Люди, которые помнят советское время воспринимают ситуацию более спокойно – и не такое видали! Молодые менее терпимо воспринимают неоправдавшиеся ожидания роста благосостояния. В целом же население стало оптимизировать свои расходы: в первую очередь люди отказались от культурных мероприятий, туризма, частой смены гаджетов, они стали экономить на платном образовании, наблюдается снижение расходов на лекарственные препараты.

– В стране за 2015 год стало на 3 миллиона бедных больше – теперь их, по официальным данным Минтруда, 19 миллионов. Это много или мало для нашей страны?

– Много или мало – конечно, все относительно. Бывали времена, когда бедных было намного больше. У нас в 1999-2000 годах треть населения считались бедными – около 50 миллионов человек. Но сегодняшнее увеличение числа бедных – тревожный сигнал. Основная причина бедности – это инфляция. Для бедных она на 2-3% выше – потому что цены на продукты потребления бедных людей растут сильнее, чем средний индекс потребительских цен. Вторая причина – это медленный рост номинальной зарплаты, которая перестала опережать инфляцию. Третий фактор бедности – слабая социальная защита семей с детьми. Впервые за годы постсоветского развития кризис оказался тяжелым для жителей крупных городов. Потому что именно в крупных городах сконцентрированы главные пострадавшие бизнесы – торговля и строительство. Ну, а наиболее защищенными сейчас у нас остаются пенсионеры, потому что правительству удалось проиндексировать пенсии, что позволило удержать их размер на уровне 2014 года.

– Но именно ситуация с пенсионной системой считается в последние годы главной социальной проблемой для нашей страны.

– Надо смотреть на то, как будет развиваться ситуация. Демографические тренды в нашей стране переломились в сторону увеличения доли пожилых людей. Это серьезный стресс для пенсионной системы. К 2030 году прирост людей пенсионного возраста составит примерно 7,2 млн. человек – то есть существенно, на 20%, увеличится доля людей старше 65 лет. И такая ситуация складывается на фоне проблем с формированием бюджета Пенсионного фонда. Это связано с тем, что значительная часть экономики концентрируется в неформальном секторе: в настоящее время мы оцениваем численность занятых на уровне 70 млн., а платежи в бюджет Пенсионного фонда формируют 50 млн. человек.

Но базовая модель формирования пенсии, когда все пенсионные отчисления формирует работодатель, в постиндустриальной экономике невозможна. В значительной степени свою будущую пенсию должен формировать сам работник. И именно в этом направлении, как представляется, мы будем двигаться в перспективе 2030 года. Этот период будет требовать очень непростых решений в пенсионной сфере, потому что простых уже не осталось.

– Есть ли возможности изменить ситуацию в социальной сфере?

– Если у нас нет возможностей развиваться за счет экономического роста, то мы стоим перед очень непростым выбором – или обесценить сбережения и доходы населения или ввести новые налоги или переходить к соплатежам населения за социальные услуги и страховые программы. И выбор должен быть сделан, принимая во внимание то высокое неравенство, которое в настоящее время сложилось в нашем обществе. Россия относится к странам с очень высоким уровнем неравенства, и ответственность за сложности текущей экономической ситуации должна быть разделена пропорционально неравенству в распределении благосостояния между богатыми, средним классом и бедными. Справедливость в распределении бремени кризисного развития, которое несут разные социальные страты позволит изменить тенденцию нарастающего недоверия к тем, кто вырабатывает и реализует внутреннюю экономическую политику. Что существенно повысит шансы для развития по сценарию, в рамках которого население с высоким качеством человеческого капитала сможет стать драйвером экономического роста. Что касается бедных слоев населения, то мы, наконец, должны перейти к преимущественной поддержке нуждающихся. Но парадокс заключается в том, что именно инструменты социальной поддержки являются мощным административным ресурсом политиков в период выборов. И всегда в этот период происходит смещение социальной политики от бедных к наиболее электорально активным.

Беседовали Дмитрий Докучаев и Любовь Маврина