«Мы не научились расти без улучшения нефтяной конъюнктуры»

Директор Института стратегического анализа ФБК Игорь Николаев (на фото слева): «Структурные особенности превратятся в недостаток экономики»

Год назад никто не мог предположить, что придется подводить итоги такого рода. Минус 3,9% ВВП – это улучшенная оценка падения в 2020 г. валового внутреннего продукта по сравнению с летними прогнозами Минэкономразвития. На самом деле, конечно, будет хуже – по нашей оценке, это минус 5-6% в 2020 году. При этом еще весной многим казалось, что будет гораздо хуже. Главный вопрос в другом – что будет дальше? Если оценивать то, чем предопределяет экономические итоги для той или иной страны в целом, я бы выделил три глобальных фактора. Первый – эпидемиологический, эффективность системы здравоохранения, это влияет на экономику. Второй фактор – структурные особенности экономики. Третий – эффективность социально-экономической политики. О первом и третьем факторах говорить преждевременно, потому что эпидемия далека от завершения.

Что касается структурных особенностей, власти не акцентируют на этом внимание. Если признать, что относительно небольшое падение российской экономики во время первой волны пандемии предопределено, в первую очередь, структурными особенностями экономики, то это умаляет их заслуги. Доля промышленности превышает 30% (доля ВДС промышленности в совокупной валовой добавленной стоимости всей экономики, по данным первого квартала), вдвое больше, чем аналогичный показатель во Франции. Промышленность в значительной степени представлена добывающим комплексом, которого не коснулись карантинные ограничения, и именно эта структурная особенность в значительной степени обусловила небольшую глубину падения российской экономики. И наоборот, совокупная доля ВДС бизнес-услуг в совокупной валовой добавленной стоимости в России составляет чуть больше 6%. Для сравнения: во Франции – 16%.

Но если на стадии пандемии структурные особенности российской экономики были своего рода ее конкурентным преимуществом, то на выходе из кризиса они превратятся в ее недостаток. Сектора, которые в России развиты незначительно (бизнес-услуги, общепит, туризм и т.д.), должны стать драйвером постковидного восстановления. Специфика этих секторов в том, что динамика их развития в значительной степени будет основываться на потребительском спросе. И здесь выяснится: то, что ставили себе в заслугу – экономия на масштабной поддержке населения – будет заметно тормозить восстановление.

Неудивительно, что по итогам года реальные доходы населения упадут значительно – минус 4-5%. Люди будут входить в эту постковидную эпоху серьезно обедневшими, здесь придется вспомнить, что сэкономили Фонд национального благосостояния (который даже вырос за это время) – восстановление будет тяжелым и неоднозначным. Отсюда можно сделать вывод о том, что те оптимистичные оценки (+3,3% ВВП уже в следующем году, +3,4% - в 2022-м), на мой взгляд, не учитывают важнейшие особенности, о которых было сказано выше. Если в ноль выйдем в следующем году, это уже будет хорошо.

Руководитель Экономической экспертной группы Евсей Гурвич: «За период 2020-2025 в среднем мы будем расти на 1,1%»

Есть основания и для оптимистических, и для пессимистических оценок года. Начну с хороших новостей, хотя в этом году трудно найти что-то хорошее, это зависит от того, с чем сравнивать. Все страны оказались под ударом пандемии, но объективно, с макроэкономической точки зрения, мы на удивление хорошо проходим эту пандемию, лучше, чем ожидалось, и лучше большинства других стран.

Факторы, которыми управляло правительство – степень локдауна и меры бюджетной и денежно-кредитной политики. МВФ оценивал в первом полугодии степень локдауна для разных стран по 100-балльной системе (чем выше оценка, тем более жесткий локдаун). По их выборке для развитых стран степень локдауна оценивается в 38 баллов, для развивающихся и формирующихся рынков – 46 баллов, для России – это 49. Т.е. у нас показатель выше, чем в среднем в развитых и в развивающихся странах, а значит, мы не пытались ничего выгадывать для экономики за счет более слабой борьбы с пандемией.

Следующий фактор – бюджетная поддержка. Она включает не только дополнительные расходы, но и покрытие выпадающих доходов. Если выпадающие доходы не покрывать за счет бюджетных резервов, то нужно сокращать расходы, и это оказывает негативное влияние на экономику. Для измерения бюджетной поддержки можно сопоставить изменение ожидавшихся год назад (до начала пандемии) и ожидающихся сейчас доходов с изменением ожиданий до пандемии и сейчас уровня расходов. По этому показателю поддержки мы, конечно, сильно уступаем развитым странам. В среднем по развитым странам таким образом измеренная поддержка составляла примерно 8,5% ВВП, в среднем по развивающимся – около 5% ВВП, для России – примерно 5,3% ВВП (если брать ожидания МВФ). Здесь речь идет не о федеральном бюджете, а обо всей федеральной системе в целом, о консолидированном бюджете. Наш показатель хуже, чем в США, Канаде, Германии, но во многих странах поддержка была существенно ниже, чем у нас – это Турция, Индия, Южная Корея, Малайзия, Саудовская Аравия (в которой, кстати, нефтяной фонд на порядки больше, чем у нас). Поэтому здесь мы не так плохо выглядим.

С точки зрения спада надо брать не абсолютную его величину, а отклонение от траектории (отклонение ожидающихся сейчас результатов по сравнению с ожиданиями до пандемии). Это будет аккуратная оценка эффекта пандемии. Для развитых стран такое отклонение от траектории составляет – 8 п.п., для формирующихся рынков и развивающихся стран – 8,5, а для России – 6 (т.е. вместо роста порядка 2% у нас будет спад порядка 4%). Отчасти это связано с объективными факторами структуры экономики, но не большой долей добывающей промышленности, как говорил Игорь Николаев. Как раз из-за сделки ОПЕК+ у нас в добывающей промышленности гораздо больше спад -- во втором-третьем квартале порядка 12%. Скорее, одна из причин в том, что у нас не так развиты средний и малый бизнес, как в большинстве других стран, а это, конечно, в нынешней ситуации более уязвимый сектор, чем крупные предприятия, у которых есть запас прочности.

Но мы выгодно смотримся не только в сравнении с другими странами, но и с самими собой в прошлые кризисы. В 2009 г. мы были среди худших стран по уровню спада (спад в мире был -0,1%, у России -8%), сейчас у нас спад меньше, чем среднемировой (4% против 4,5% соответственно), а если брать отклонение от траектории, то разница в нашу пользу еще больше. Мы научились лучше держать кризисный удар.

С другой стороны, мы не научились расти без улучшения нефтяной конъюнктуры. Согласен с теми, кто говорил, что мы будем медленно выходить из кризиса, и вернемся мы не к 3%, а к тем же примерно 2% роста, которые сейчас, по-видимому, наш потолок.

Из-за пандемии цены на нефть будут очень медленно восстанавливаться, в обозримом будущем, до 2025 г., они вряд ли выйдут за пределы $50/барр. А в таких условиях мы никогда не демонстрировали хороших экономических результатов. Рост всегда был очень небольшим, по оценкам МВФ, за период 2020-2025 годы в среднем мы будем расти на 1,1%, включая нынешний год. Если взять период 2013-2025 годы, то наш средний рост составляет 1% в год.

По-видимому, это и есть наша крейсерская скорость. В относительно хорошие периоды при отсутствии внешних шоков мы можем расти примерно на 2%, время от времени на это накладываются шоки, когда экономика падает, в среднем получается 1%. Это, мягко говоря, не очень хороший результат, это меньше даже, чем в развитых странах, которые мы, по идее, должны догонять. Это говорит о том, что нам не удастся войти в пятерку стран с крупнейшим ВВП, более того, если не изменятся нынешние тренды, то к 2030 году мы с 6-го места опустимся на 7-е, уступив Индонезии. Если мы хотим реализовать свои хотя бы умеренно амбициозные планы, то нам нужно приложить более энергичные усилия для реструктуризации экономики, улучшения экономических условий, более амбициозной экономической политики по сравнению с тем, что мы видели в последние годы.

Записала Марина Затейчук 

Продолжение следует