Наталья Зубаревич: «Свиньи молока не дают»

– Мы сейчас живем в ситуации, когда два главных компонента – промышленность и потребление – адаптировались к кризисным условиям. И адаптировались очень понятным способом: промышленность – в тех пределах спроса, который сейчас есть, потребление (розничная торговля) упало на минус 12%, и медленное падение продолжается до сих пор (это данные октября). Доходы российского населения на пике падали на 5,5%, сейчас где-то на 4-4,5%. Их падение было не столь сильным, а потребление сжалось, как зарплата – на 10%. И это означает, что люди тоже с помощью отсечения каких-то компонентов потребления адаптировались к ухудшившейся ситуации.

– Какая картина складывается с доходами по регионам?

– Есть общее, есть различия. Если оценивать снижение спроса, розничную торговлю – практически везде обвал. Чуть меньше – на Дальнем Востоке (но там серая зона, повышенная доля вещевых рынков в структуре и сплошные «дооценки») и на Северном Кавказе (но и там мы тоже толком не умеем мерить). Снижение доходов населения – почти везде. Есть некоторые регионы, которые выпадают из негативного тренда, но объяснить это можно низким качеством статистического учета. Например, не может быть пятипроцентного роста доходов в Пермском крае, это явно ошибка статистики.  Беда с инвестициями: по трем кварталам 2015 года объем инвестиций в реальном выражении снизился в 51 регионе.

– Реального роста нет нигде?

– Таких регионов три десятка. Чаще всего рост показывают те регионы, у кого был низкий объем инвестиций. Им или из бюджета что-то подбавили, например субсидию на дорожное строительство. Экономисты называют это эффектом низкой базы. Общий тренд  – это сокращение.

– И промышленность в этом тренде?

– Падение в целом по промышленности в январе-октябре произошло только в 34 регионах, по обрабатывающей результаты хуже: 41 регион. Если посмотрим, какие из регионов увеличивают промышленное производство, какие, наоборот, сокращают, ситуация необычная.

Каждый кризис давал разную картину влияния в территориальном аспекте. Так, первый трансформационный кризис начала 1990-х годов практически убил обрабатывающую промышленность в слаборазвитых регионах, где она была неконкурентоспособной. Выжили сырьевики, в первую очередь, нефть и газ. Через два года Москва начала расти, но это нельзя назвать промышленным ростом, это просто рост сервисной экономики за счет эффекта масштаба и концентрации. Следующие кризисы были другими. Финансовый кризис 1998-го как раз ударил по Москве, где сосредоточена банковская сфера, а провинция его не очень-то и заметила. Кризис 2008-2009 годов ударил в первую очередь по металлургическим и машиностроительным регионам, где была или неконкурентоспособность или низкий глобальный спрос. А Дальний Восток, например, его практически не заметил, потому что росли трансферты.

Сейчас, повторюсь, всё иначе. Сохраняют  неплохие темпы роста новые регионы нефти и газа – Сахалин, Якутия, Иркутская область и Ненецкий округ. Около ноля держатся главные нефтегазовые регионы, там объемы или чуть-чуть растут, или несущественно падают. Вторая зона роста – это регионы Юга, где есть пищевая промышленность. Проявляется импортозамещение, прежде всего, в пищевом секторе.

В аграрном секторе и пищевой промышленности удалось увеличить производство. Но сейчас, если вы посмотрите динамику, она затухающая, потому что не хватает инвестиций.  Тем не менее, Юг чувствует себя в этот кризис лучше остальных.

Третья группа – впервые за весь постсоветский период  – регионы с высокой долей в структуре промышленности оборонных отраслей. Это Брянская, Тульская, Владимирская области, Марий-Эл и др. ОПК финансируется из федерального бюджета, по итогам трех кварталов доля расходов на оборону достигла 21,4% всех расходов.  Каждый пятый рубль федерального бюджета идет на оборону. И еще 12,5% – на безопасность. То есть, треть всего бюджета мы тратим на оборону и безопасность. Еще 28,5% уходит на соцполитику, где главная статья не соцзащита, а трансферт Пенсионному фонду.

Получается бюджет для военных, силовиков и пенсионеров. Но это не бюджет развития! Тем не менее, это деньги, которые выдаются равномерно, я бы даже сказала, опережающими темпами.  За два первых месяца 2015 года расходы на оборону были исполнены в размере 38% от всей их годовой суммы. В чем дело? Оборонные предприятия, выполняя госзаказ, обычно берут кредиты в банке, а потом бюджет с ними рассчитывается. Но сейчас процентная ставка по кредиту чудовищная и получилось так, что федеральный бюджет напрямую проавансировал эти расходы, снизив издержки оборонных предприятий.

– Расскажите, что происходит с региональными бюджетами.

–По исполнению за три квартала 2015 года к соответствующему периоду 2014 года все-таки есть хорошая новость: доходы бюджетов росли лучше ожидаемого –  на 8%, в основном благодаря росту налога на прибыль (он вырос на 14%). Очень сильно подрос налог на имущество – на 15%, но это означает рост ставок. А рост ставок – это усиление давления на бизнес, который обладает этим имуществом. Очень медленно рос налог на доходы физлиц, и низкая динамика (4-5%) сохранится в ближайшие годы. За три квартала объем помощи из федерального бюджета регионам прирос всего лишь на 2%. Все показатели динамики – в номинальных рублях, без учета инфляции.

В 20 регионах доходы бюджетов сократились, а есть несколько регионов, где они выросли очень существенно – на 20-50%, и в основном за счет роста поступлений налога на прибыль. На Чукотке рост обеспечен дополнительными трансфертами.

По итогам трех кварталов этого года, 48 регионов имели дефицит бюджета. На фоне прошлых лет это не так много: в 2013 году дефицит был у 77 регионов, в 2014 году – у 75 регионов. Но нужно дождаться конца года, ведь основные расходы регионов приходятся на четвертый квартал, когда идет оплата госконтрактов.  И число регионов с дефицитом будет, конечно, не 48, а явно более 60.

– К вопросу о налоге на прибыль. Что дало бы регионам право обнулять налог на прибыль в рамках специальных инвестпроектов, о котором  говорил в  своем послании президент?

Отвечу жестко: это мы уже проходили. Я бы предпочла, чтобы президент дал обязательство не навешивать льготы по их налогам, поступающим в бюджет регионов федеральными решениями. Когда «Роснефть» может получить льготы по налогу на прибыль, по налогу на имущество, которые идут либо полностью, либо большей частью в бюджет субъектов федерации. И это решение принимает не регион, а федеральное правительство. Вот это бы я запретила категорически. Когда федеральная власть говорит, что она готова обнулить налог на прибыль , возрастают риски наступить на «старые грабли» начала 2000-х. Первый вариант – имени г-на Кирсана Илюмжинова, создавшего внутренний офшор в Калмыкии: приходили все, кто хотел, регистрировались, получали льготу в обмен на хороший регистрационный платеж в бюджет республики как юрлицо, зарегистрированное на территории Калмыкии. Замечательно, можно построить шахматный город Чесс-сити, можно и власти республики неплохо обеспечить. Второй вариант – имени Абрамовича и Меркушкина.  Когда не всем вход открыт, а только «правильным» компаниям. На Чукотке зерегистрировались трейдеры «Сибнефти», в Мордовии – «Юкос», получившие 100%-ную льготу по налогу на прибыль. Компании «правильно» делились доходами с регионом: в  Мордовии построен самый крупный православный храм, на Чукотке – четверть того, что отмыли с этим налогом, было инвестировано в развитие региона, а потом все пели про «чукотское чудо». Если подобное решение опять будет принято, не сомневаюсь, что первыми льготы получат самые «правильные» компании – Роснефть и Газпром.

– В каких регионах наихудшая ситуация с долговой нагрузкой?

– Долг начал быстро расти с конца 2012 г., в 2013 г. он рос чудовищными темпами – в три раза, а к концу 2014 г. достиг 2,4 трлн руб. В 2015 г. до осени долг почти не рос, потому что регионам пораньше начали выделять трансферты. До сентября темпы роста долга были всего лишь 1% с небольшим. Но как только трансферты регионам в третьем квартале стали снижать, долг опять начал расти. И на первое ноября 2015 года он составил 2,5 трлн, за год увеличившись на 5%, и это не предел. Вторая такая же доля – 38% – это бюджетные кредиты, которые выделяются по ставке 0,1% годовых, их можно пролонгировать на долгие годы – фактически это просто помощь. И третий – это госгарантии и облигации, их доля поменьше, и они не у всех регионов есть. Самая тяжелая часть долга – это кредиты коммерческих банков. В этом году ставки по таким кредитам были по 15% (это в лучшем случае), а то и более 20% годовых. Их очень тяжело обслуживать. И если дело пойдет, как идет сейчас, доля кредитов комбанков будет опять нарастать, потому что трансферты не растут.

Какие риски по долгу? Они очень дифференцированы. У нас есть регионы, где долг уже превысил 100% собственных, т.е. без учета трансфертов, доходов консолидированных бюджетов регионов (консолидированный – это региональный бюджет плюс сумма всех муниципальных). Есть Чукотка, где этот долг превысил 130%, то есть он на 30% больше собственных доходов, как и в республике Мордовия. Очень тяжелая ситуация в Астраханской области, в Смоленской, в Костромской, в Удмуртии. Все эти регионы в группе риска. Но  Чукотка может не волноваться, у нее почти весь долг – бюджетные кредиты, ставка минимальная, долг можно пролонгировать, а вот у Астраханской и Костромской областей ситуация очень тяжелая, в долге преобладают кредиты коммерческих банков, и таких регионов становится все больше.

Хотя в 2015 г. федеральный центр решил помочь регионам и практически вдвое увеличил объем бюджетных кредитов (вместо 160 млрд дали 310 млрд руб.), этого все равно не достаточно. Ситуация будет усугубляться.  Если взять все доходы консолидированных бюджетов регионов и вычесть из них трансферты, то тогда объем долга составляет 35% всех собственных доходов их бюджетов. Через пару лет, чтобы просто сохранить этот уровень, придется выделять уже не 300 млрд руб., а 700. У федерального бюджета, боюсь, такой суммы, нет.

Проблема не решена, она чуть подморожена дополнительными деньгами, но к концу этого года она опять обострится из-за того, что расходы в основном приходятся на конец года. Откуда она возникла, все знают: это майские указы президента, которые на 70% финансировались из бюджетов регионов. Вот они и надорвались, выполняя указы, бюджеты разбалансировались......

– Как раз на эту тему недавно вышло исследование Standard & Poor's…

– Они немного по-другому считают, но по трендам мы с ними не расходимся. В S&P считают, что ситуация будет усугубляться, я в целом с ними соглашаюсь, хотя мне кажется, что регионы станут сильнее резать расходы. Это означает то самое нехорошее слово «оптимизация», то есть сокращение числа фельдшерских пунктов, больниц, укрупнение школ и далее по списку. Экономию это может дать, но территориальную доступность для населения это, конечно, будет ухудшать. Можно сокращать квоты на бесплатные операции, способов много. Перспективы понятны: регионы будут делать те отрасли, которые формируют человеческий капитал, либо все более платными, либо все менее территориально доступными. За три квартала 2015 г. 32 региона в номинальном выражении – без учета инфляции – сократили расходы на образование, 11 – на здравоохранение. Хотя  это не совсем корректный счет, потому что в здравоохранении уже 51% всех расходов несут не бюджеты, а территориальные фонды  обязательного медицинского страхования, и с их учетом сокращений нет. Минимальные темпы роста – плюс 1-2% в номинальном выражении – это Москва и Тюменская область. Самые богатые регионы не торопятся наращивать расходы на здравоохранение, они их с учетом инфляции оптимизируют.

При этом 11 регионов сократили в номинальном выражении расходы на социальную защиту населения, и это только начало, потому что в сентябре в 30 с лишним регионах были выборы губернаторов или законодательных собраний. После выборов процесс ускорится. Его опять затормозят перед думскими выборами, но в промежутке многое почистят. Будем с живым интересом считать, что произойдет с соцзащитой.  Хотя общая логика понятна: сокращение числа получателей пособий и неиндексация объемов выделяемых пособий при инфляции в 12-14% – это тоже способ экономии.  

Основные риски «оптимизации» лягут на плечи бюджетов регионов. Сейчас они наиболее социальные, средняя доля расходов на социальные цели приближалась к двум третям всех расходов (62-64%). Однако процесс оптимизации еще не тотален географически. Значительное число регионов продолжают наращивать или многие, или отдельные виды социальных расходов.

– Какова ситуация с социальными расходами в Москве?

– Москва оптимизирует социальные расходы. Цифры говорят сами за себя. За три квартала 2015 г. доходы Москвы выросли на 11%, помимо роста поступления налогов столице из федерального бюджета подкинули трансферты на строительство метро. Расходы выросли на 7%, при этом расходы на национальную экономику увеличились на 26%, в том числе на транспорт – рост на 31%, на дорожное хозяйство – на 77% Приоритеты понятны. Не обидела власть и себя, расходы на общегосударственные вопросы выросли на 27%. В социальной сфере быстрее всего росли расходы на образование - на 16%. Это замечательно, но стоит посмотреть на их структуру: расходы на детское дошкольное образование выросли в 2,8 раза, в Москве строили детские сады. Расходы на школьное образование вообще не росли, на здравоохранение – минус 8%, стационарная медицинская помощь – минус 24%, амбулаторная – минус 20%. Культура – минус 12%. Социальная политика – плюс 5%, но выплаты пособий населению – минус 10%.

Власти Москвы приняли политическое решение – развивать инфраструктуру города. Душевые расходы на социальные цели в столице существенно  больше, чем в других регионах – ведь Москва богаче. Но сейчас она их активнейшим образом оптимизирует. Москвичи пока этому не сопротивляются.

У властей Санкт-Петербурга иная политика   растут соцрасходы  и резко сокращаются расходы на национальную экономику. Другие богатые регионы также разные -  Тюменская область  оптимизирует социальные расходы, а Ханты-Мансийский округ  их наращивает. Поэтому тут никакого общего тренда нет.

Что это значит? Что ситуация в регионах  будет дифференцироваться, хотя у богатых, конечно, в целом все будет легче и лучше. Но богатых у нас всего лишь 7 регионов: Москва, Санкт-Петербург и 5 нефтегазодобывающих территорий. Это «в шоколаде» живущий Сахалин, за 9 месяцев доходы его бюджета - 200 млрд руб., для региона с населением в 0,5 млн человек это очень много (для сравнения, у Санкт-Петербурга с населением свыше 5 млн. чел. за год будет около   400 млрд.),  ХМАО, ЯНАО, Ненецкий автономный округ  и Тюменская область, которой перепадает нефтяная рента по  договорам с ее двумя автономными округами. Все.

У остальных все более или менее ровненько по доходам бюджета на душу населения. Но разнообразие  адаптации очень большое. Это, наверное, хорошо. Потому что когда сверху начинают жестко унифицировать, всегда получается хуже. Надо все-таки учитывать местные условия. С другой стороны, есть регионы с абсолютно безответственной бюджетной политикой – та же Астраханская, Костромская, Орловская, Смоленская области. Там наращивают долги и не могут хоть как-то оптимизировать расходы.

– Предоставляет ли импортозамещение реальные возможности для развития регионам?

– Импортозамещение эффективно тогда, когда импортозамещающая продукция конкурентоспособна и может экспортироваться. Теперь к цифрам. У нас продолжается сокращение поголовья крупного рогатого скота, нет никакого положительного влияния импортозамещения. На конец октября 2015 г. поголовье скота к тому же периоду  2014 г.  –  минус 2%, коров меньше на 2,2%, поголовье коз и овец продолжало падать. Растет свиноводство– на 12%, это те свинокомплексы, в которые были инвестированы средства в 2009-2011 годах и сейчас они вышли на полную мощность. Поголовье птицы выросло на 5%... Если взять не поголовье, а объемы производства мяса, то по скоту и птице – почти плюс 5%. Но это те же свиньи, а по молоку – минус 0,3%, потому что сокращается крупный рогатый скот, а свиньи молока не дают. С крупным рогатым скотом мы не справляемся, потому что инвестиции в этот сегмент – это долгая история, 5-7 лет. Никто особенно не рвется туда вкладывать деньги.

Если посмотреть динамику сельхозпродукции, всплеск роста был сразу после введения антисанкций,  но потом он захлебнулся. Еще одна роста была осенью этого года – в сентябре и октябре (на 4% и  8%, соответственно), но в ноябре она опять захлебнулась. Для импортозамещения нужны инвестиции, а с ними проблемы.  Бизнес не понимает, когда антисанкции снимут, когда на рынок вернется конкуренция.

Даже в пищевой промышленности, где, казалось бы, рынок очищен от иностранных конкурентов, заметных достижений нет. Правда, надо сказать, что по говядине-то он не больно очищен: основные производители говядины, продукцию которых мы импортируем, это вовсе не страны ЕС, это Бразилия, Аргентина, на которые никакие антисанкции не распространяются. То есть конкуренция сохранилась, и наш бизнес не рискует инвестировать, потому что это долгие инвестиции – отобьешь, не отобьешь? Еще есть дополнительный риск: платежеспособный спрос в России падает, а мясо – это недешевый продукт.

По другим видам импортозамещения. Во-первых, когда спад в обрабатывающей промышленности  летом достиг 7,5% (в ноябре – 5%), о каком технологическом импортозамещении мы можем говорить? Во-вторых, спад инвестиций – минус 5-6%. В-третьих, для создания высокотехнологичной импортозамещающей продукции в обрабатывающей промышленности нужен не год, и не два, и не три. Надо упорно биться за то, чтобы лет через 5-7-10 получился результат. Ничего не получается и с поворотом на Восток: если посмотреть динамику инвестиций и строительства – на Дальнем Востоке она третий год отрицательная.

– Кризис уже затронул как городское, так и сельское население. Какие адаптационные практики характерны для разных групп населения, кто сильнее ощущает на себе кризис?

– Российская периферия, привычная ко всему, сядет на самообеспечение – больше картошки, больше курей, еще поросеночка на откорм. Плюс к этому собирательство всех видов, увеличение его масштабов – ягоды, грибы, орех, любые формы подкормки – это все теневые доходы.

Для промышленных городов ситуация сложнее. Это, как правило, некрупные города, там сжатие занятости пока мягкое, но все-таки оно происходит. Раньше формой адаптации была вахта – люди ехали или на «севера» вахтовиками на нефтепромыслы, или на стройки по всей стране. Пензяки, жители Мордовской области, нижегородцы бригадами собирались в Подмосковье дачи строить – это отходничество. Жители более близких к столице регионов – в Москву охранниками или секретаршами в офисы.

Но когда ухудшается экономическая ситуация, спрос на эти работы уменьшается, поэтому значительная часть вахтовиков и отходников возвращаются домой. А дома-то работы нет. Поэтому так дико выглядит решение по дальнобойщикам. Да, это серая экономика, это работа вне дома, самозанятые люди. И то, что самозанятые лишаются дохода в период кризиса, это, конечно, экономически абсолютно неграмотное решение. Вы хотите обелить этот сектор? Это правильно, только делаете это тогда, когда вы последнее у людей не отнимаете. А сейчас получается, что отнимают возможность кормить семью, и это безумие. Классический российский вариант, когда реформа делается сама по себе без учета контекста и социальных последствий. Идея вроде бы правильная: большегрузы дороги портят – надо платить. Но встройте это в контекст экономической ситуации в стране, и сразу понятно, насколько велики издержки.

В промышленных городах напряжение будет расти, но там есть демпфер в виде возрастной структуры населения. Средний возраст занятого в промышленности – хорошо за 45. Часть может уйти на пенсию, хотя на нее особо не проживешь.

Самое трудно предсказуемое – что будет в крупных городах. Во-первых, в них сжимается рынок услуг, а это главный сектор экономики и занятости в крупнейших городах. Из-за снижения доходов населения окращается платежеспособный спрос на рыночные услуги, следом – и занятость в нем. Процесс постепенный, потому что квалифицированных работников бизнес не хочет увольнять. В отраслях сектора услуг с сильным спадом, например, в отелях и ресторанах, занятых переводят на неполную занятость, как в промышленности.

Еще одна зона риска – бюджетная занятость (образование, здравоохранение, культура, соцзащита). В России еще не было ни одного кризиса, при котором бы она сжималась. Это всегда была такая заповедная зона, где люди отсиживались, а сейчас она сжимается тоже из-за проблем бюджетов регионов. Рынки труда крупных городов, где много бюджетников, будут испытывать двойное напряжение. Но опять есть демпферы. Во-первых, на рынок труда выходит очень маленькое поколение родившихся в 1990-х, оно значительно меньше по численности, чем поколение 30-летних. Во-вторых, с этого рынка уходит очень большое поколение старших возрастов. Другое дело, что многие уходить не хотят. До 50% пенсионеров так называемых молодых возрастов (женщины 55-60 лет, мужчины 60-65 лет) продолжают работать. В Москве и в Петербурге эта доля уже не 50%, а за 70%. Для старших возрастов риски потери работы реально возрастают.

Какие стратегии адаптации населения к кризису есть в крупных городах? Первая, и самая очевидная – довольно жесткое снижение зарплатных ожиданий и расширение спектра поиска рабочих мест. Понятно, что не уборщицей в подъезде, но вы должны понимать, что, может быть, не удастся найти работу по вашей узкой профессии. От того, насколько вы гибки, лабильны, будет зависеть ваше последующее трудоустройство. Вообще это очень сильный холодный душ для людей. Новое место работы, которое не требует той квалификации, которой вы обладаете, не соответствует вашим зарплатным ожиданиям, – это стресс. Поэтому я ожидаю рост напряженности в крупных городах, хотя не для всех, безусловно. Если вас отправили на пенсию, а вы собирались еще 5-7 лет работать, будучи трудоспособным и квалифицированным, это тоже стресс. Чем это обернется? Оппозиция обычно говорит о росте массовых протестов. Очень сомневаюсь. В индивидуализированном обществе с очень низким уровнем доверия люди будут искать индивидуальные стратегии адаптации и выживания.

Беседовала Марина Затейчук