Духовные скрепы и миграционные связи

Как выстраивать межконфессиональные отношения в России

«Духовные скрепы» стали одним из главных политических мемов, описывающих современную Россию. Но какую реальную роль играет религия в современном российском обществе и как эффективнее выстраивать межконфессиональные отношения? Об этом – работа директора Научно-исследовательского центра теоретической и прикладной политологии Школы публичной политики и управления Института общественных наук РАНХиГС Владимира МАЛАХОВА.

В последнее время многие исследователи все чаще оперируют понятиями «постсекулярное общество» и «десекуляризация». На Западе одним из ключевых факторов, заставляющих по-иному взглянуть на привычное место религии в общественной жизни, являются глобальные миграции. В России главную роль сыграл коллапс советского атеистического государства: в новых постсоветских реалиях социальная значимость религии возрастает.  

Вряд ли можно согласиться с теми наблюдателями, которые фиксируют поворот российского государства в сторону от секуляризма к некоей новой «религиозной империи». Часто используемый при этом термин «клерикализация» слишком неточен для того, чтобы адекватно описать изменения в текущей конструкции российского публичного порядка. Прежде всего, потому, что церковь не выступает в России в качестве автономного игрока, будучи полностью подчиненной государству.

Не вполне соответствует российским реалиям и термин «десекуляризация». На уровне символической политики действительно есть сигналы, как будто указывающие на происходящий сдвиг в направлении десекуляризации. Однако если обратиться к уровню инструментальной политики, становится очевидным, что отказа государства от принципов секуляризма в России не происходит.

Тем не менее, в области «межрелигиозных отношений» российское государство очевидно ведет себя иначе, чем либеральные демократии Запада. Главный предмет озабоченности государства в России – не столько соблюдение принципов секуляризма, сколько достижение «межрелигиозного согласия» и воспроизводство модели «управляемого плюрализма». В рамках этой модели общество воображается как конгломерат этноконфессиональных групп с жесткой религиозной аффилиацией: русские как православные, «этнические мусульмане», иудеи, плюс три этнические группы, исповедующие буддизм. Государство в такой конструкции видит себя менеджером, призванным регулировать отношения между этноконфессиональными группами.  

Кроме того, официальная риторика власти строится на репрезентации государства не в качестве либеральной демократии (по определению секулярной), а в ином качестве, в том числе - «православной державы». Очевидно, что периодически государство подыгрывает тем силам в обществе, которые оно рассматривает как союзников в борьбе за установление идеологического контроля – отсюда отдельные законодательные инициативы последних лет (вроде законопроекта о запрете абортов). Однако заходить в этой игре слишком далеко чиновники не готовы, поэтому периодически происходит переключение дискурсивного режима с «традиционных ценностей» на «верховенство права» и «светское государство».

Кроме того, важно различать секулярное государство и секулярное общество. Парадоксальным образом в США государство более секулярно, чем в большинстве стран Европы, но при этом общество в Штатах значительно менее секулярно, чем большинство европейских обществ.

Основные параметры секуляризированности общества – доля верующих в населении, а также уровень посещаемости богослужений.  А параметрами секулярности государства можно считать институционализированное участие религиозных деятелей в процессе принятия решений; доступ религиозных организаций к основным социальным институтам (школа, армия, больницы, пенитенциарные учреждения); видимость религии в публичной сфере.

Еще одно важное направление исследования -- сравнительный анализ российского и западноевропейского восприятия ислама. 

В России политически не востребованы негативные клише по отношению к исламу и мусульманам. Ислам в России, в отличие от Запада, не «импортирован» мигрантами, а представляет собой религию значительной части ее коренного населения.  Вместе с тем, российские общественно-политические дискуссии об исламе не являются полной противоположностью западноевропейским, обнаруживая некоторое сходство.  Выражение «исламский терроризм» в России воспринимается примерно так же, как на Западе.

Можно предложить ряд мер для совершенствования государственной политики регулирования межконфессиональных отношений в России.

Во-первых, фундаментальным принципом, от которого государству не следует отступать, является свобода совести. Важно избегать двух крайних идеологических позиций, нарушающих этот принцип – радикального культурного консерватизма и радикального неприятия религии. Первая из этих позиций ставит в привилегированное положение одну конфессию (православных христиан), тем самым дискриминируя другие и порождая у секулярно настроенной части общества опасения по поводу «клерикализации» страны. Вторая позиция влечет за собой попытки очистить публичную сферу от любого присутствия религии, тем самым ставя практикующих верующих в неравное положение по сравнению с агностиками. 

Во-вторых, для успешной борьбы с опасностью религиозного фундаментализма в России необходима взвешенная позиция государства в отношении ценностей. Такая позиция может заключаться в «моральном минимализме»: государство не встает ни на одну из морально-философских платформ, связанных с той или иной конфессией. Моральной основой, на которой базируются действия государства, должен быть набор безусловных демократических норм: права человека, равенство граждан перед законом, взаимное уважение различий. 

В-третьих, важны регулярные телепередачи религиозно-просветительского характера. Субъектом таких передач должны выступать служители разных конфессий, а объектом – гражданское общество, независимо от религиозной принадлежности отдельных граждан. Это будет способствовать снижению уровня взаимной отчужденности и непонимания между представителями различных конфессий. 

В-четвертых, в отношении представителей так называемого «нетрадиционного ислама» в России контрпродуктивной является ставка исключительно на силовые методы. В исламских регионах местные власти и тесно связанные с ними представители «официального» духовенства фактически монополизировали право определять, какой ислам является «правильным», огульно маркируя своих оппонентов в качестве экстремистов. Вытесняя всех представителей нетрадиционного ислама за пределы правового поля, чиновники создают благоприятную почву для действительно опасной радикализации настроений в обществе.

Как дети мигрантов адаптируются в России

Значимым аспектом государственного строительства является миграционная политика. Старший научный сотрудник Центра региональных исследований и урбанистики Института прикладных экономических исследований РАНХиГС Евгений ВАРШАВЕР исследовал адаптацию в России этнических мигрантов во втором поколении.   

Один из важнейших показателей успешности интеграции мигрантов в принимающем обществе – положение их детей на всех этапах жизни.

В данном исследовании речь идет об интеграционных траекториях мигрантов второго поколения в возрасте 18-35 лет, то есть людей, закончивших школу в России, хотя бы один из родителей которых родился в какой-либо из бывших советских республик (но не РСФСР).

Объектом исследования стали этнические мигранты второго поколения из Закавказья и Средней Азии, то есть те, чьи родители (один или оба) относятся к одной из «нерусских» этнических категорий и родились в Армении, Азербайджане, Кыргызстане, Таджикистане или Узбекистане.

Ключевой вопрос исследования – каковы интеграционные характеристики мигрантов второго поколения в России. Сбор данных проводился смешанными методами: помимо опроса были проведены глубинные экспертные интервью в четырех регионах РФ.

Результаты исследования демонстрируют, что мигранты второго поколения из Закавказья в целом лучше образованны, чем сопоставимые «не мигранты», а среднеазиатские мигранты второго поколения «не мигрантам» по этому критерию уступают. По доходам эти группы мигрантов не различаются.

Круги общения мигрантов второго поколения в большинстве случаев включают представителей той же этнической категории. Однако полностью моноэтничные круги общения складываются редко. Этническая сегреграция – ни пространственная, ни социальная – у мигрантов второго поколения в России не происходит. 

В сравнении со своими родителями мигранты второго поколения придерживаются существенно более либеральных взглядов, что часто вызывает конфликты. Мигранты второго поколения идентифицируют себя как с Россией, так и со страной происхождения родителей и «своей» этнической категорией.

Сопоставление российской ситуации с другими странами (Австралия, Бельгия, Германия, Израиль, Канада, США, Франция, Швеция) показывает, что с точки зрения успешности интеграции мигрантов второго поколения Россия им не уступает. В плане структурной интеграции положение мигрантов второго поколения оказывается успешнее разве что в Канаде, где балльная система отбора мигрантов первого поколения обеспечивала высокий уровень человеческого капитала в их среде. При этом ситуация в России в разы лучше, чем, например, в Бельгии, где мигранты второго поколения отстают от местной молодежи и в плане образования, и в плане трудоустройства.

С точки зрения социальной интеграции – кругов общения и брачных партнеров – ситуации мигрантов второго поколения в России и других странах различаются слабо. В большинстве стран круги общения мигрантов второго поколения скорее смешанные. В России - то же самое.

В плане смешанных браков мигранты второго поколения закавказского и среднеазиатского происхождения в России похожи на выходцев из Алжира в Бельгии – у них примерно половина таких браков. В том, что касается идентификационной интеграции, Россия находится в ряду наиболее успешных стран – вместе с Канадой и США, где, при обилии гибридных категорий самоидентификации, большинство мигрантов второго поколения ощущают сильную связь со страной проживания.

Относительно благоприятная ситуация в РФ в немалой степени объясняется отсутствием этнических районов и характеристиками миграционных потоков, которые хотя и стали в 1991 году международными, но, по сути, во многом остались внутренними. Поэтому настолько серьезной дистанции между мигрантами первого поколения и местными жителями, как, например, в Бельгии, в России не наблюдается. И это объяснимо: это была миграция внутри бывшей единой страны – СССР. 

Таким образом, интеграция мигрантов второго поколения в возрасте 18-35 лет из Закавказья и Средней Азии в России в целом успешна. Однако существуют проблемы, на решение которых могут и должны быть направлены усилия органов власти.

Во-первых,  хотя большинство мигрантов второго поколения, как и их родители, имеют гражданство РФ, те из них, чьи родители его не получили, сталкиваются со сложностями при попытке его оформить. В результате их доступ ко многим институтам принимающего общества затруднен, а в ряде случаев им даже запрещено на законных основаниях проживать в России, хотя по факту они полноценные члены российского общества. Предлагается ввести облегченную процедуру получения гражданства РФ для тех детей мигрантов, кто закончил в России школу.

Во-вторых, мигранты второго поколения, которые приезжают в Россию в школьном возрасте, сталкиваются со сложностями при изучении русского языка. Хотя впоследствии они с ними, как правило, справляются, но возникающие трудности приводят к отставанию в учебе и неблагоприятному отношению сверстников. В связи с этим желательно разработать и масштабировать программы адаптации детей мигрантов в школах. 

В-третьих, поскольку гендерные нормы, регулирующие воспитание девочек, в семьях мигрантов второго поколения могут отличаться от принятых в окружающих их российских семьях, на этих детей может оказываться сильный прессинг. Поэтому предлагается организовать специальную психологическую помощь для девушек-детей мигрантов. Это можно сделать за счет расширения сети центров поддержки женщин, попавших в сложную ситуацию и включения в учебный план психологов предметов, посвященных культурным особенностям населения России. 

В-четвертых, хотя для мигрантов второго поколения этнически окрашенные конфликты в странах происхождения не столь актуальны, следует признать: мероприятия, посвященные «дружбе народов» в российских школах и вузах в том виде, в каком они существуют сейчас, способны, скорее, актуализировать такие  конфликты. Поэтому предлагается создать и внедрить альтернативные сценарии для такого рода мероприятий с акцентом в том числе на семейные истории, на сотрудничество.