Страх перед реальностью

В истории советской и постсоветской России есть немало разнообразных алармистских докладов и апокалиптических записок в верха, не доходивших до адресатов или проигнорированных ими. Не так просто напугать тех, кто уверен в том, что все идет хорошо и главный принцип достижения успеха – ничего не трогать и не модернизировать. Но как минимум два доклада были не просто не замечены, а уничтожены. Об этом, среди прочих обстоятельств неизбывно драматичного отечественного исторического процесса, пишет в своей книге «Николай Байбаков. Последний сталинский нарком» известный журналист Валерий Выжутович. Фундаментальная биография главы советского Госплана вышла в серии «Страницы советской и российской истории», поддерживаемой АФК «Система» и издательством «Росспэн».

Впрочем, на самом деле большие боссы пугались. Только это был особый страх – страх перед реальностью.

Хрусталев, машину!

В 1967 году в ЦЭМИ, в основном усилиями молодого завлаба Бориса Михалевского, был подготовлен двухтомный доклад о реальном состоянии советской экономики. Содержались в нем и некоторые рекомендации. Эффективность некоторых отраслей ставилась под сомнение, к 1980-м годам предсказывался жесточайший кризис (что и произошло), были показаны механизмы возникновения латентной инфляции. Вот частные примеры, полученные зачастую благодаря личным усилиям Михалевского по сбору эмпирической информации: снижение веса стандартных банок сгущенки с 310 до 300 граммов при формальном сохранении цены; те же манипуляции с колбасой путем добавления в нее воды, крахмала и костей; намеренное сокращение циклов созревания сыра, пива, вина. В докладе предлагался маневр, при котором снижались бы в целом темпы промышленного производства при увеличении доли выпуска потребительских товаров.

По распоряжению директора ЦЭМИ Николая Федоренко, большого мастера прикрытия своим авторитетом разнообразной крамолы, доклад был подготовлен в трех экземплярах под грифом «совершенно секретно». Один из них был направлен председателю Госплана Николаю Байбакову. Второй экземпляр Федоренко приберег для президента Академии наук Мстислава Келдыша. И вот однажды поздним вечером Федоренко и Келдыш были вызваны на ковер к Байбакову.

В доступных выражениях Байбаков Николай Константинович, бывший нарком нефтяной промышленности, слышавший из уст Сталина классическое «мы вас расстреляем», знавший взлеты и падения при Хрущеве и вновь возвращенный на самую верхушку пирамиды власти при Брежневе и Косыгине, объяснил, почему «документик» является антипартийным. Содержание доклада было Байбакову понятным. Поэтому он мог оценить и последствия его прочтения в высших слоях политической атмосферы. Доклад был возвращен работникам Академии прямо в главном госплановском кабинете под расписку. Келдышу Байбаков порекомендовал самому принять решение по поводу того, что именно сделать с этой двухтомной антисоветчиной.

Келдыш вызвал своего шофера с исторической фамилией Хрусталев (его однофамилец дежурил на даче Сталина в часы смерти тирана; первыми словами Берии после кончины вождя были: «Хрусталев, машину!»), и вместе с Федоренко они отправились в Академию наук. Судьба «доклада Михалевского» решалась под кофе и коньяк. На рассвете в Нескучном саду Келдыш и Федоренко, как простые советские люди, развели костер и сожгли все три экземпляра доклада.

Политбюро так и не узнало правды об экономике.

Другой схожий доклад – эта история происходила в середине 1970-х – дошел уже и до премьера Алексея Косыгина, и не то что не был остановлен Байбаковым, а был им инициирован. Роль Михалевского на этот раз сыграл начальник Сводного отдела Госплана Владимир Воробьев. Оценки, выводы и рекомендации документа были во многом схожи с докладом ЦЭМИ 1967 года. Среди прочего, по свидетельству Якова Уринсона, который участвовал в подготовке документа, экономисты предлагали сбалансировать доходы и расходы казны, пересмотреть структуру расходной части бюджета, снизив траты на оборону и безопасность. Эта обстоятельная записка была рассмотрена на закрытом заседании президиума Совмина СССР.

Разнос, учиненный Косыгиным, к тому времени давно утратившим все реформаторские иллюзии, оказался крайне грубым. Премьер-министр даже оборвал доклад зама Байбакова Виктора Лебедева. Зампредов советского правительства попросили вернуть размноженные для них доклады. Все эти экземпляры были уничтожены. Единственный экземпляр, направленный в ЦК, Константин Черненко, заведующий Общим отделом, попросил Байбакова забрать.

Константин Черненко не в первый раз, как свидетельствует Валерий Выжутович, крайне негативно реагировал на деятельность Байбакова. Возможно, связано это было не с личной неприязнью, а с тем, что заведующий самым главным отделом «штаба партии», а затем секретарь ЦК и член Политбюро, долгие годы был правой рукой Брежнева, а Леонид Ильич очень ревновал к Косыгину. Байбаков же считался человеком, близким к председателю правительства. Госплан был удобен для Брежнева и как структура, на которую можно было переложить ответственность за проблемы в экономике. Причем, надо признать, что критика Леонида Ильича на рубеже 1970-х годов (в 1969-м, 1970-м, 1972-м) была абсолютно справедливой. Но с равным успехом он мог эту критику обратить к себе – сама система, не предполагавшая изменений отношений собственности и бюджетных приоритетов, была органически неспособна к переменам. Раз уж те же самые алармистские доклады клались под сукно даже в то время, которое принято считать реформаторским (вторая половина 1960-х).

«Дырки» в «молитве»

Валерий Выжутович на основе бесед с Владимиром Коссовым, который занимал высокие позиции в системе Госплана и входил в ближний круг Байбакова, и Якова Уринсона воссоздает саму механику работы байбаковского ведомства. Гигантская машина планирования, состоявшая из профессионалов высшего класса, оказывалась большим предприятием по производству «искусства ради искусства», которое не сказывалось на улучшении жизни людей.

Владимир Коссов описывал финальную технику работы над пятилетним планом: «На основе утвержденных съездом (КПСС. – А.К) “Основных направлений” разрабатывался пятилетний план… В “Основных направлениях” была и текстовая часть, мы ее называли “молитва”. “Молитву” писал мой коллега Федор Иванович Котов. Да и не писал даже, а просто переписывал из предыдущей “молитвы”, оставляя пробелы, на нашем сленге – “дырки”. Эти дырки я должен был потом заполнить цифрами. Любимая шутка в Госплане была: “Не забудь исправить номера съездов”».

Расчеты, споры, лоббистские согласования, подстройка под решения очередного съезда партии, сведения километровых балансов превращались в «игру в бисер», где умники, да еще с использованием вычислительной техники (в 1973 году купили английскую ЭВМ ICL-470, занимавшую два этажа в здании Главного вычислительного центра), выстраивали во многом вымышленную реальность. В реальной жизни даже ICL-470 не могла помочь советской экономике, где производительность труда отставала от зарплат, денежная масса не покрывалась товарной, а повседневная жизнь состояла из «колбасных электричек», дефицита и ухудшения качества продукции, не имевшей спроса.

…Николай Байбаков был продуктом своего времени. Впрочем, уникальность этой фигуры состояла в том, что он прошел сразу через несколько времен: в его жизни было четыре разговора – со Сталиным, Хрущевым, Брежневым и Горбачевым, которые определили его карьерную траекторию. При Михаиле Сергеевиче многослойная эпоха Николая Константиновича естественным образом закончилось.

Разумеется, новые времена, тем более, реформы 1990-х, Байбаков принять не мог. Даже понимая все издержки и не разрешимые без рынка проблемы той системы, которой он служил с 1930-х годов – полвека. И его подробная биография подоспела вовремя – уроки экономической истории никто не отменял. Главный урок – не надо испытывать страха перед реальностью. С реальностью надо работать.