вторник, 3 октября 2023
Сто лет назад Совнарком РСФСР принял «Декрет о продразверстке». Но история этого способа налогообложения насчитывает в России не сотню, а тысячу лет, и еще не завершена.
Первый рассказ о практике продразверстки был записан еще во времена фараонов. «Вот участь земледельца! Черви сожрали половину зерна; гиппопотам сожрал другую половину… мыши кишат в поле, птицы воруют... Чиновник обходит вокруг жатвы, свита его с палками... Они говорят: «Давай зерно». Нет зерна! И тогда они бьют земледельца...»
Антрополог Джеймс Скотт, соруководитель программы аграрных исследований Йельского университета, в статье «Первые государства в истории человечества», обращает внимание на поразительное сходство экономического фундамента аграрных царств древности - в Междуречье, в долине Нила и на побережье Желтой реки. Все эти государства были «зерновыми»: один-два злака выступали основой рациона, определяли сельскохозяйственный календарь и, самое главное, служили единицей натурального налогообложения.
Именно здесь лежит ключ к пониманию взаимосвязи государства и зерна, объясняет Скотт. Факт, что зерновые растут над землей и созревают примерно в одно время, существенно облегчает работу мытаря. «Урожай зерна легко увидеть, поделить, оценить, хранить и транспортировать». Если группа сборщиков налогов окажется в нужном месте в нужное время, то сможет быстро собрать, смолотить и изъять весь урожай, рассуждает антрополог.
«Надземное» и одновременное вызревание зерновых обладает тем преимуществом, что мытарям легко определить размер урожая и рассчитать взимаемые с него налоги. Специалист легко оценит поля по качеству почв и, зная среднюю урожайность культуры на подобных почвах, может рассчитать размер налога.
В этом и заключается суть «разверстки» - собрать с земледельца столько, сколько решит начальник, не предложив ничего взамен, кроме отсутствия ударов палкой или других неприятностей.
В сущности, в статье Скотта объяснена причина, по которой экономики государств, опирающихся на хищническую эксплуатацию какого-либо ресурса, с таким трудом поддаются диверсификации. Появление «новой» экономики с ее технологическим разнообразием и сложностью подмывает саму основу существования правящей верхушки.
«Креативный продукт» не так-то легко учесть и отобрать, ведь технология производства хранится в голове его создателей. Да и простой «ремесленный» продукт отнять оказывается не так-то легко – попробуй определить, сколько денег должен заплатить ремесленник, если никто не знает, сколько своих товаров и по какой цене он сможет реализовать. Всякие инициативы средневековых европейских королей по установлению «твердых цен» на товары имели своей целью не заботу о бедняках, страдающих от дороговизны, а упрощение налоговых сборов, то есть проведения той же разверстки.
Одновременно начальство пыталось наладить какую-то систему идентификации плательщиков. Так появились фамилии, которые давали по месту проживания или по роду деятельности. Кстати, в англоязычных странах широко распространены фамилии Black (Черный), Green (Зелёный), Brown (Коричневый), White (Белый). Все эти «цветные» фамилии имеют отношение к самому сложному ремеслу Средневековья – кузнечному. Кузнец по-английски - Blacksmith. Но кузнецы были разные – по железу, по меди, жестянщики, оловянщики. Blacksmith (обычный кузнец), Brownsmith или Redsmith (кузнец по меди), Whitesmith (жестянщик, оловянщик либо серебряных дел мастер), Greensmith (кузнец, работающий с бронзой и медью). Со временем фамилии стали сокращать, Блэксмиты стали или просто Смитами, или Блэками. То же самое произошло и с другими «цветными» фамилиями.
Через тысячи лет после того, как чиновники фараона отбирали у земледельцев хлеб, варяжские конунги, пришедшие на восточноевропейские равнины, решали сложную задачу налогообложения славянских племен. Древние славяне жили натуральным хозяйством, с подсечно-огневым земледелием и примитивными ремеслами. Зато в их лесах в изобилии водился ценный пушной зверь. А древесные дупла были заполнены чуть менее ценными медом.
Но рассчитать потенциальные объемы поголовья куниц и белок, скачущих по деревьям, или запасов меда в чащобах было невозможно. Белка убежала в лес, пчела улетела в небо, мог бы ответить славянский налогоплательщик. В этом заключалось его отличие от египетского земледельца, которому некуда было деться со своего поля.
Из этой ситуации варяги нашли простой выход. Суровые воины не стали выяснять, куда улетели белки и убежали пчелы, а начали брать налог «живым товаром». Славянин был поставлен перед выбором – он мог купить свободу своим детям по ценам, установленным князьями-работорговцами. Поэтому первый налог на Руси стал называться налогом на «выкуп из рабства». И не просто так большой российский начальник заметил недавно, что «люди - вторая нефть».
Приход на Русь хана Батыя дал системе продразверстки новый импульс. Поначалу ордынские баскаки занимались сбором дани самостоятельно - крестьяне отдавали десятую часть зерна, а торговцы платили налог с оборота. Но налоговое администрирование оставалось делом хлопотным, поскольку авторитет баскака приходилось постоянно поддерживать стрелой и саблей. Поэтому владыки Золотой Орды пошли на сделку с московскими князьями, обещавшими наладить сбор «выхода» в Орду в обмен на военную и политическую поддержку в случае необходимости.
Фактически ярлык на великое княжение был мандатом на право сбора дани в «русском улусе» Орды. В глазах потомков Чингизхана московский князь был кем-то вроде начальника территориального налогового управления, а как он сам себя называл, ордынцев не интересовало. И хотя баскаки еще долго присутствовали в больших городах, непосредственным сбором дани занялись уже княжеские дружинники, пугавшие налогоплательщиков «монгольскими лютостями».
Подати выросли, крестьяне исправно платили, но в Орду эти средства не попадали. Оказалось, что одну часть дани князья оставляют себе «по договору», а другую просто присваивают, оправдываясь самыми разнообразными отговорками. Это обстоятельство однажды так взбесило хана Тохтамыша, что два года спустя после Куликовской битвы он лично возглавил поход на Москву, которую взял штурмом и сжег. Но сбор налогов наладить не удалось, а потом ордынцам стало уже не до Москвы.
В шестнадцатом веке свирепый царь Иван довел «русскую разверстку» до ее логического завершения. Он разделил территорию Московии на «опричнину» и «земщину», и опричное войско отправилось собирать дань с земщины вооруженной рукой. А полвека спустя московские налоговики докладывали царю Михаилу, что в разоренной стране «окромя таможенных пошлин и кабацких денег, государевым деньгам сбору нет».
Император Петр в умении «разверстывать» пошел другим путем. Триста лет назад, в 1718 году, государь приказал учесть все население империи и «расписать на сколько душ солдат рядовой с долей на него роты и полкового штаба положа средний оклад». Таким образом, размер «подушного оклада» определялся в зависимости от бюджета армии.
Обязанность выплаты подушной подати возложили на помещиков, предоставив им право выбивать эту подать из своих крестьян любыми средствами. Всем же вчерашним «государевым вольным гулящим людям», лично свободным подданным императора, предложили отыскать себе официальную службу, вступить в купеческую гильдию или найти хозяина - налогового агента. Тех, кто пытался уклониться от этой обязанности, указано было «ссылать в каторжную работу». В решении Петра возместить расходы на армию, «разложив» их на податное население, и выражена вся идеология разверстки, когда размер налога определяется исключительно нуждами тех, кто этот налог устанавливает.
В то время Западная Европа шаг за шагом переходила к пониманию налоговой администрации как системы сделок и компромиссов между народом (налогоплательщиком и собственником) и правительством. Отсюда был один шаг до понимания, что правительство - это всего лишь временный управляющий частью доходов, добровольно доверенных ему владельцами этих доходов - гражданами.
С началом Первой мировой войны выяснилось, что, призвав в армию миллионы крестьян, власти сократили предложение труда в сельскохозяйственной отрасли. «Великое отступление» 1915 года лишило российскую экономику не просто пахотных площадей в западных губерниях, но и множества высокоэффективных сельскохозяйственных производств. Результатом стало сокращение предложения хлеба с одновременным ростом цен на него.
В принципе, ничто не мешало ввести нормирование потребления той части продовольствия, которое закупало государство по рыночным ценам. Бюджет мог бы потерять на такой операции некоторую сумму. Но в тех условиях гарантированные нормы потребления предотвратили бы панику в городах и появление хлебных очередей в столицах. В этом случае рынок гораздо быстрее отрегулировал бы баланс между предложением и спросом.
Но российские правительственные экономисты не допускали и мысли об организации каких-то «сложных» сделок между властями, городским населением и крестьянством. Гораздо более простым решением казалось изъятие хлеба по «твердым ценам», на основе эмпирических расчетов урожайности (как в Древнем Египте) и потребностей армии - как при императоре Петре.
Крестьянство нашло свой ответ - отказ от поставок хлеба. Оно могло себе это позволить - уровень жизни в русской деревне был настолько низок, что без закупок городских продуктов некоторое время крестьяне могли и обойтись. Результатом оказался провал в снабжении хлебом Петрограда. К возмущенным рабочим присоединились солдаты столичного гарнизона, напуганные перспективой отправки на фронт - и случилось то, что мы называем Февральской революцией.
Но из этого опыта Временное правительство не извлекло уроков. Уже 25 марта 1917 года был издан «Закон о передаче хлеба в распоряжение государства». Согласно ему, «все количество хлеба, урожая прошлых лет… и будущего урожая 1917, за вычетом запаса, необходимого для продовольствия владельца, поступает … в распоряжение государства по твердым ценам и может быть отчуждено лишь при посредстве государственных продовольственных органов».
Крестьяне, с одной стороны, сразу сделали вывод, что с таким правительством ему не по пути. С другой стороны, лозунг большевиков «Земля - крестьянам!» мог пониматься как обещание оставить в распоряжении крестьянства все продукты, производимые земледельцами.
В отношении «земли» большевики свое обещание выполнили. Но в отношении «хлеба» позицию коммунистов товарищ Ленин сформулировал еще в сентябре 1917 года. «Хлебная монополия … является самым могучим средством учета и контроля… Это средство контроля посильнее гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. Нам этого мало».
Крестьяне поняли, что земля сама по себе, без права продажи сельхозпродуктов, стоит немногого. На протяжении всего 1918 года большевики пытались изымать хлеб «по твердым ценам», действуя самыми разнообразными методами. В отдельных случаях уполномоченные наркомата продовольствия пытались организовать бартер хлеба на товары или пробовали возложить изъятие зерна на «комитеты деревенской бедноты», обещая их участникам долю от собранного. Наконец, в качестве последнего аргумента, Советская власть задействовала пулеметы. 6 августа 1918 года вышел декрет об организации «уборочно-реквизиционных отрядов». Каждый отряд должен был «состоять из не менее чем 75 человек и, кроме винтовок, иметь на вооружении 2-3 пулемета». Но и рабочие отряды с пулеметчиками не добились результата. Тогда к сбору хлеба подключилась Красная Армия.
Декретом Совета Народных Комиссаров от 11 января 1919 было объявлено введение продразвёрстки на всей территории Советской России. Государственные плановые задания исчислялись на основе данных о размере посевных площадей, урожайности, запасов прошлых лет. А крестьянам пришлось иметь дело уже не с рабочими отрядами, а с красноармейскими частями.
В свою очередь, у тех же крестьян, мобилизованных в Красную Армию, был мощный стимул к службе - их семьи от разверстки освобождались. И если за первые 9 месяцев советской власти удалось собрать только 5 млн центнеров хлеба, то за первый год продразвёрстки уже 18 млн центнеров; за второй год 35 млн центнеров; и за третий год— 46,7 млн центнеров. А идеологическим обоснованием разверстки служила «борьба с империалистическими хищниками», угрожающими отнять у крестьян землю.
И только Кронштадтское восстание весной 1921 года, страшно напугавшее большевиков, подвигло их отказаться от продразверстки и заменить ее «продналогом» - в сущности, той же «десятиной» с урожая, как при монгольских баскаках. Как самокритично заметил товарищ Сталин, «мы опоздали с отменой продразверстки». «Понадобились такие факты, -продолжил он свою мысль, - как Кронштадт и Тамбов, для того, чтобы мы поняли, что жить дальше в условиях военного коммунизма невозможно». До коллективизации и раскулачивания оставалось еще пять лет.
Впрочем, идея о том, что с налогоплательщика нужно взять столько, сколько нужно властям, продолжает очаровывать начальников до сих пор. Чем проще экономика, чем больше ее продукт привязан к территории, тем легче определить его объемы и разверстать в зависимости от руководящих нужд. Напротив, всякий «творческий» товар, существующий в голове его создателя и владельца, страшно раздражает начальника, потому что разверстку и изъятие такого продукта осуществить непросто. Но это уже другая история.
Распечатать