Страна «середняков»

Мы ежедневно принимаем различные решения, касающиеся труда, потребления, сбережений, досуга, руководствуясь, в частности, тем, как складывается наша экономическая ситуация и как мы видим её перспективы. Конечно, в статистике существует множество индикаторов – занятости и безработицы, инфляции, доходов, бедности и неравенства, разрабатываемых на основе огромного объема собираемой информации с использованием довольно сложных методов сбора и анализа. Эти индикаторы в целом неплохо отражают объективную ситуацию. Однако в своем повседневном выборе индивиды руководствуются своими – субъективными – представлениями об этих сложных материях, не заглядывая при этом в статистические справочники. Естественно, эти представления могут искаженно отражать реальность. В итоге наше поведение очень часто во многом определяется не теми объективными условиями, которые нас окружают, а нашими представлениями о них. Часто ошибочными, искаженными.

Здесь возникает интересная, но почти не изученная экономистами проблема: каковы наши представления об экономических реалиях и как они формируются? Оказывается, люди не имеют представления о том, каково в стране неравенство, хотя все об этом говорят (на этот счет существует наша совместная с Дэниэлом Трейсманом работа). То же самое часто происходит с восприятием безработицы и инфляции.

Причин для такой аберрации много. Например, инфляция может восприниматься разными людьми по-разному. Но дело тут не только в том, что есть смещение в голове, а в том, что объективно инфляция у каждого своя. У меня своя корзина товаров, у соседа – своя, поэтому у нас с ним могут быть разные инфляции. Мы смотрим вокруг себя, на своих родных, друзей, соседей, коллег и на основе этого делаем глобальные выводы. А такая выборка является смещенной.

Мы можем воспринимать это смещенно-искаженно, говоря, например «О-о, как все подорожало – в два раза!». А подорожало всего в полтора. Или, например, мы говорим, что все подорожало, а на самом деле – подешевело. Или то, что дешевеет в нашей корзине может составлять очень небольшую часть. Общая удовлетворенность жизнью способна усиливать или ослаблять эти смещения.

Воспринимая смещенно те или иные реалии, мы, соответственно, корректируем поведение. И если нам кажется, что какие-то товары дорожают, мы можем их меньше покупать, хотя подорожания не произошло. Или наоборот: мы можем покупать эти товары активнее, считая, что завтра они подорожают еще сильнее. Можем меньше сберегать или «уходить в валюту». Это та самая связь между инфляционными ожиданиями и фактическим потреблением.

То же самое – с безработицей. Высокая безработица означает, что если я теряю работу, то мне будет трудно найти новую. Если я всё же нахожу новую, то нахожу ее с потерями, соглашаясь на более низкую позицию и более низкую зарплату. А если безработица низкая, но я считаю, что она высокая, то я, скорее всего, буду изо всех сил держаться за старую работу. Если в такой ситуации работодатель скажет работнику: «Слушай, к сожалению, ситуация сложная, надо либо увольнять людей, либо понизить зарплату». То работник, скорее всего, ответит: «Ну да, это плохо, но что поделать, я согласен на снижение, ведь у меня нет лучшей альтернативы».

Таким образом, bargaining power, переговорная сила работника по отношению к работодателю, слабеет. А это, в свою очередь, может влиять и на объективную безработицу. Если все с легкостью принимают сокращение зарплаты, то безработица будет ниже – это очевидно.

В Центре трудовых исследований ВШЭ мы провели целую серию исследований, в которых сравнивали Россию с другими странами, изучая динамику страха безработицы во времени. Во многих странах, прежде всего западных, страх меняется циклически вместе с самой безработицей. Безработица идет вниз – страх ослабевает, безработица идет вверх – страх усиливается. Такой страх – это косвенная оценка ситуации с безработицей.

В России страх стабильно стоит на высокой отметке, независимо от того, что происходит с безработицей. То есть сильный страх потерять рабочее место – это массовое явление, не коррелирующее с данными Росстата. И корни его, возможно, уходят в ранние постсоветские и, быть может, советские времена (в наших исследованиях мы смотрели на очень длинные ряды и стабильно высокие страхи отмечали с самого начала, то есть с 1990-х годов). Отчасти это результат того, что мы впитали из советской пропаганды: картины с биржи труда, где стоят несчастные люди в очереди за пособием. И всегда говорилось: «Зато у нас нет безработицы, вот великое социальное достижение». Собственно об этом говорится и сегодня: «У нас безработица низкая, а вот в Европе – высокая».

Кроме того, в страхе безработицы отражается и наше отношение к институтам. На рынке труда есть институты, которые призваны смягчать потери от безработицы. Если человек теряет работу, то он идет в службу занятости, где ему дают пособие, на которое можно жить, ему оказывают помощь в поиске работы, в переобучении и т.д. И понятно, что на более пышную подушку не так страшно падать. А если она отсутствует или слишком тонка, тогда это большая беда и лучше всеми способами её избегать. Большинство считает, что эти институты в России ничем не могут помочь. Между тем, непонятно, что лучше для людей – быть временно безработным с пособием в 1000 евро (в Европе) или, например, быть постоянно занятым с зарплатой в 10000 рублей (у нас).

Еще один фактор -- масс-медиа, которые, хотят они того или не хотят, но этот страх поддерживают. В том числе, неквалифицированными прогнозами от случайных экспертов.

Бывают ли ситуации, когда восприятие отражает реальную картину? Конечно. Но многие, как мы уже отмечали, судят по своему окружению. Например, индивид живет в стране, где очень большое неравенство. Но он живет в бедном районе и вокруг него все примерно одинаково бедны. А поскольку его жизнь и представления о ней ограничиваются его собственным районом, и все, с кем он общается – такие же, как он, индивид может и не знать реальности. То же самое – богач, который живет в богатом районе, где все одинаково богаты, исходит из того, что он видит вокруг себя. Но, понятно, что его восприятие не отражает общую реальность.

Для измерения неравенства используются разные показатели. Один из самых известных – это коэффициент Джини. Коэффициент Джини показывает, как фактическое распределение доходов отличается от ситуации полного равенства. Полное равенство – это когда все, что у нас есть, мы поделили абсолютно поровну. Но в жизни так не бывает. Чем выше Джини, тем больше неравенство. В Латинской Америке коэффициент Джини для индивидуальных доходов -- в районе 0,5 и выше, в Скандинавских и ряде других европейских стран – меньше 0,3. У нас несколько превышает 0,40.

Возникает вопрос – как люди, не знакомые с этой темой, оценивают коэффициент? Второй вопрос – как люди видят себя в распределении по доходам, то есть считают ли они себя богатыми, бедными, средними?

Вот что интересно: все – и богатые, и бедные, и средние – «сажают» себя в середину. Если, например, в бедных странах выбрать людей, которые, скорее, богаты (имеющих несколько квартир или домов, автомобиль, технику), то они устойчиво утверждают: «Мы -- в середине». Мы можем в богатых странах отобрать людей, которые точно бедные – например, «сидят» на социальных пособиях. (Потому что система проверки доходов по нуждаемости достаточно жесткая, и человек со средним доходом пособие получить не может.) И эти люди тоже считают, что находятся в распределении в середине.

В результате вместо равномерного распределения по десятипроцентным группам получается «одногорбое» квазинормальное распределение -- все собраны в середине.

Это любопытное явление может быть связано именно с устройством наших голов. Мы судим о многих вещах по тому, что непосредственно наблюдаем вокруг себя -- нам так проще. И у любого из нас среди знакомых есть те, кто богаче и те, кто беднее. Значит, мы находимся в середине. Потому-то и оказывается, что в субъективных оценках неравенства все располагаются в середине. Делать сложные статистические выводы люди не умеют.

В известном смысле это помогает сглаживать недовольство социально-экономической ситуацией. Выясняется, что прямой связи между неравенством (измеряемым с помощью объективных статистических показателей) и различными политическими результатами нет. Нельзя сказать, что в демократических странах с более высоким неравенством выше склонность к перераспределению. Точно так же нельзя сказать, что в недемократических странах, авторитарных или полудиктатурах более высокое неравенство ведет к протестам, революциям, переворотам – таких свидетельств нет. Но есть связь между такого рода результатами и тем, как люди видят неравенство. Пример – Франция: объективное неравенство низкое, а в представлениях – очень высокое.  Обратный пример – многие страны Латинской Америки. Если в представлении людей оно очень большое, то это повышает вероятность каких-то политических действий, направленных на перераспределение доходов либо на изменение режима с тем, чтобы уменьшить неравенство. Но эта связь не между объективной реальностью и политическими результатами, а между тем, как мы эту реальность видим, и тем, как действуем.

Это относительное равновесие, в том числе политическое поддерживает и российская модель рынка труда. Но об этом – в следующей статье.