«Доходы падают, а место в обществе остается тем же»

Каковы взгляды и ожидания представителей разных слоев населения во время кризиса, что представляет собой российское общество сейчас с точки зрения модели стратификации (системы критериев социального расслоения), – рассказала на семинаре Евгения Ясина в Высшей школе экономики главный  научный сотрудник Центра стратификационных исследований Института социальной политики ВШЭ Наталья ТИХОНОВА.

По словам Натальи Тихоновой, представившей доклад «Стратификация в России. Специфика модели и вектор изменений», в условиях затяжного экономического кризиса и падения реальных доходов «особенно важно понять, по кому в первую очередь ударил кризис, кто именно нуждается в помощи, будут ли возникать протестные настроения», а самое главное – приводят ли изменения в экономике «к смене типа модели и новому состоянию общества». По «доходной стратификации» можно многое сказать о самом обществе, считает Тихонова.

Как считать бедных

Существует два основных подхода к изучению «доходной стратификации». Одни  методы связаны с относительными величинами, другие – с абсолютными. С абсолютными методами все более или менее понятно, отмечает социолог, – за основу можно брать, как Росстат, определенные денежные интервалы, можно стратифицировать на основе прожиточного минимума или брать за основу доходы, выраженные в долларах по паритету покупательной способности (это методика Всемирного банка). В России обычно используют абсолютные методы. «Но в этом случае получается, что у нас бедных вместе с «уязвимыми» оказывается около 5% населения, а все остальные – слои со среднем доходом. Это – абсурд, потому что у нас есть представление о совершенно другом стандарте жизни. Страны, которые могут себе позволить ориентироваться не на грань выживания, а на некий социальный стандарт, используют обычно относительные методы стратификации – методы, которые соотносят доходы с медианой доходного распределения», – говорит профессор Тихонова.

На основе данных двух групп массивов – линейки российского мониторинга экономического положения и самочувствия населения, а также мониторинговых исследований института социологии РАН, в Центре стратификационных исследований применили относительный подход к изучению доходной стратификации, рассмотрев ситуацию в динамике.

Можно сделать вывод о том, что, во-первых, с начала кризиса (с конца 2014 года) наблюдалось сокращение средних доходных групп (см. таб. 1). «Сначала они сокращались, сползая в уязвимые слои, но численность бедных держалась примерно на прежнем уровне, потом из уязвимых многие перешли в бедность. Но увеличение количества бедных произошло не критическое, хоть и существенное», – считает Тихонова. Более того, объективно проанализировать ситуацию в России можно только при сопоставлении показателей с другими странами. Для сравнения выбраны четыре страны – Венесуэла, Венгрия (схожий с российским ВВП на душу населения), Китай (пример активно развивающейся страны) и Германия (пример развитой страны).

Директор Независимого института социальной политики, директор по социальным исследованиям НИУ ВШЭ Лилия Овчарова:

Кто спорит с тем, что бедные должны получать преференции при доступе к программам поддержки? Но при выяснении того, кто эти бедные, начинаются противоречия. Совпадение или несовпадение критериев – это важная тема для размышлений. Попытка сократить программы, чтобы помогать «только бедным» чревата серьезными социальными последствиями. При сопоставлении таких критериев, как доход и субъективные оценки, выясняется, что они не совпадают. Чаще всего власти опираются на какие-то объективные характеристики оценки бедности и неравенства, а население в своих ощущениях опирается на субъективные критерии. И здесь рождается недопонимание.

Тихонова поясняет, что для России характерен «большой разрыв между медианными (уровень, выше и ниже которого получают доход одинаковое количество работников)  и среднедушевыми доходами домохозяйств», но он не носит критический характер. Например, в Германии в процентном соотношении он будет приблизительно таким же. «Получается, что мы с Венесуэлой в одной группе по ВВП на душу населения, но существенно отличаемся по доходам». То есть у российской стратификации есть свои особенности. Понять их помогает нижеследующая структурная модель.

Такая модель структуры российского населения по доходам свидетельствует о том, что бедность – «явление отклоняющееся». «Сужение внизу говорит о том, что «крайней бедности» очень мало, и в основном население сосредоточено в «крыльях», которые относятся к среднедоходным слоям. «Есть массовая часть общества, которая среднедоходная, и есть другой мир – это бимодальная модель», – поясняет Тихонова. Если сравнить российскую модель социальной структуры с другими странами, то мы увидим, что модель Германии гораздо ближе России, чем модели Венесуэлы и Венгрии, которые находятся примерно на одном уровне ВВП. И причина в том, что они позднее проходили процессы урбанизации и индустриализации, с точки зрения социальной и экономической модернизации они находятся на более раннем этапе развития, отмечает социолог.

При этом, по словам Тихоновой, в России тоже есть сельская бедность, но она отличается, например, от китайской, где люди живут натуральным хозяйством. «У нас устаревшее представление о том, что сельские жители в России в основном живут с земли – уже давно не живут. Всего 42% населения в деревнях и селах вообще имеют хоть какую-то собственность на землю. Большинство сельских жителей – это сельские батраки – другая сельская реальность. Они не могут прокормиться с участка, и нет денег, чтобы уехать. Им остается только принимать те правила игры, которые предлагают владельцы производств в сельской местности». Наталья Тихонова делает вывод о том, что по модели «доходной стратификации» Россия все же ближе к развитым странам, потому что она уже давно завершила первый этап экономической модернизации.

Директор Единого архива экономических и социологических данных НИУ ВШЭ Лариса Косова:

Социальная стратификация – это стратификация статусов. Доход – всего лишь одна из ниточек социальной ткани. Он не всегда оказывается объективным основанием для определения статуса. Есть, например, очень важное отличие между Россией и развитыми экономиками – это оценка субъективного статуса в зависимости от возраста. В России, Болгарии и на Украине с возрастом оценки статуса падают. В Великобритании, США, Швеции, Германии – с возрастом статус становится выше – происходит аккумуляция ресурсов: доходов, опыта в профессии и авторитета.

Тихонова  объясняет, что происходит с моделью «доходной стратификации» в условиях кризиса. «В 2014 году перед кризисом крылья расширились еще больше, все более напоминая модель Германии, сузилась зона бедности, потом, в кризис, начался отток в зону уязвимости из средних слоев, но еще не бедности, и только к марту 2016 года расширилась зона бедности и уязвимости за счет сокращения среднедоходной и медианной групп», – отмечает эксперт.

При этом изменения не являются критическими для модели: «Да, уровень жизни падает, но модель практически не меняется – остаются все ее характерные особенности». По ее словам, это значит, что люди соотносят свое положение с положением окружающих: «Свое место в обществе для них важнее, чем то, что сейчас они должны отложить покупку нового холодильника на два года». Население в основном воспринимает ситуацию спокойно: доходы падают – модель не меняется, место в обществе остается практически тем же. Кризис ничего не изменил в «самоощущениях населения по поводу своего места в обществе».

Протестных настроений не будет

Россия очень неоднородная страна с точки зрения региональных неравенств: уровень жизни – разный, покупательная способность – разная, поэтому «нужно строить модель на основании агрегирования моделей социальных структур». При построении такой модели получается, что нынешний кризис привел к тому, что мы просто вернулись к 2012 году – ничего нового не произошло. О медиане с учетом инфляции можно сказать то же самое. «Будут ли в такой ситуации протестные настроения? Их не будет. Потому что население воспринимает трудности, как временные, связанные с падением цен на нефть», – отмечает Тихонова.

Вторая часть исследования о «доходной стратификации» в России посвящена тому, как формируется запрос российского населения к власти и как складывается «образ желаемого» в разных слоях общества. То, что российское общество стремится к уравниловке – главный миф. «Не стремится. 60% выбирают модель с глубокой социальной дифференциацией, с разным распределением по слоям, но в любом случае с глубокой дифференциацией, а не модель социальной однородности. Более того, если посмотреть на оставшиеся 40%, выбирающих социальную однородность, то там больше половины пенсионеров – это просто привычная для них ретрансляция советского общества», – поясняет социолог.

Кто и как приспосабливается к кризису? «Оказалось, что для адаптации к кризису наименее значимыми являются квалификационный и культурный капитал, а также экономический, в то время как более значимыми оказались социальный ресурс, позволяющий устроиться на соответствующую работу и административный ресурс», – говорит Тихонова. В этих условиях высокодоходные слои российского населения будут ощущать, что они страдают сильнее других: «Хотя по ним не так сильно ударил рост цен на товары повседневного спроса, но образ жизни в целом пострадал именно у них – запрет на ввоз ряда товаров, значительно возросли затраты на зарубежные поездки и так далее».

Внешние угрозы важнее внутренних

Население по-прежнему считает источник внешних угроз более значимым для себя, чем внутренние проблемы. «Давление на Россию вызвало эффект консолидации нации. Но этот эффект уже перестает работать, потому что за год подобное объяснение существующих угроз сократилось в высокодоходных и среднедоходных слоях в полтора раза», – подчеркнула Тихонова.

Тем не менее, как отмечают социологи, большинство респондентов считают, что страна идет в правильном направлении. «В это «правильное направление» они вкладывают следующее: правильно, что мы не копируем Запад, у нас должна быть другая модель. Но это не значит, что она должна быть авторитарной и требовать больших жертв от населения. Население готово на какие-то жертвы, но только в случае, если понятно, ради чего ты жертвуешь и страдаешь», – говорит Тихонова. Она приводит данные о том, что, в частности, большинство опрошенных готовы отказаться от западных продуктов питания в пользу российских, отказаться от западных товаров длительного пользования, от поездок в страны ЕС и США, отказаться от хранения денег в иностранной валюте. То есть, поясняет социолог, большинство «отказывается» от того, чем никогда и не пользовалось. В отношении реальных вещей – замораживание зарплат и пенсий, повышение налогов, повышение пенсионного возраста – большинство к жертвам не готово, делает вывод эксперт.

Данные опросов показывают, что большинство респондентов считают, что нельзя искать образ будущего в прошлом – в истории России не было периода, который можно принять за некий эталон для будущего. По словам Тихоновой, в представлении населения идеальный образ таков: Россия должна стать страной с развитой, современной, высокотехнологичной экономикой, а не сырьевой. Это должна быть страна, где человек обладает большими степенями личной свободы (не политическими правами, а личной свободой). В числе приоритетов россияне называют свободу СМИ и свободу слова, свободу предпринимательства. «Среди ответов на вопрос, что лично для них важнее всего, на втором месте после финансового благополучия – жить в более справедливом и разумно устроенном обществе, это для россиян даже важнее здоровья, дружбы, создания семьи или образования. Эта потребность также практически одинаково выражена у всех, независимо от уровня дохода», — делает вывод Тихонова.