суббота, 10 июня 2023
ET продолжает публикацию цикла статей профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Дмитрия ТРАВИНА об исследованиях в области исторической социологии. В книге «Макроистория» Рэндалл Коллинз обращает внимание на важность секуляризации, образования и бюрократии для развития.
Когда путешествуешь по Европе, обращаешь внимание на любопытный парадокс. Одной из наиболее аккуратных и благоустроенных стран, воплощающих в себе понятие «европейская цивилизация», является Германия. Но стоит лишь пересечь германскую границу, как мир становится иным – больше похожим на привычный нам хаос. И так обстоит дело не только при движении из Германии на восток – в Польшу, Венгрию или Чехию. Так обстоит дело при пересечении альпийских перевалов в сторону Италии (особенно, если добраться до южной части Апеннин). Так обстоит дело, если попадаешь во Францию или валлонскую часть Бельгии.
Парадоксом я это называю потому, что в исторической социологии на пережившую тоталитарный режим Германию порой смотрят как на не слишком удачный пример модернизации в сравнении с Англией, Францией, Нидерландами (Бельгия и Голландия), а иногда и с Италией, чью культуру так принято превозносить. С одной стороны, из песни слов не выкинешь: немецкое «одичание» эпохи нацизма – это реальность. Но, с другой стороны, если немцы что-то делали неправильно, то откуда же сегодня у них столь явные успехи? Почему они не следуют по пути модернизации с некоторым отставанием от лидеров, а сами явно выбиваются в лидеры?
Вопрос о германской модернизации всерьез заинтересовал американского ученого Рэндалла Коллинза. В своей книге «Макроистория. Очерки социологии большой длительности» Коллинз посвятил германскому феномену немало страниц. И это отличает его труд от многих работ исторических социологов, исследующих, в первую очередь, английский феномен, а также американский и французский опыт.
Английский феномен – это правильные рыночные и демократические институты. Кто-то считает, что они существовали в Англии аж с XIII века, кто-то полагает, что они сформировались после Славной революции (1688 г.), а кто-то дает им лишь пару столетий. Но в любом случае традиционный подход к анализу успеха состоит в том, чтобы выяснить, как и когда появились разумные правила игры. В этом направлении работают авторы, о которых я уже писал в этом цикле статей – Дуглас Норт с соавторами, Дарон Аджемоглу с Джеймсом Робинсоном, а также Джек Голдстоун. Но Рэндалл Коллинз идет другим путем.
При анализе Германии этот автор на первый план выводит совершенно иные проблемы – секуляризацию, а также развитие бюрократии и образования. Он полагает, что без соответствующего вклада чиновников, учителей и профессоров модернизация невозможна. А поскольку Германия лидировала в этих направлениях развития, то и ее нынешний успех не должен никого удивлять. Иными словами, нельзя сказать, как полагают некоторые, будто у Германии был какой-то свой особый путь (Sonderweg). Но важно подчеркнуть другое: в процессе модернизации, двигаясь в целом по тем же векторам, что и другие европейские страны, немцы добились особого успеха в сферах, которые у их соседей были в значительно меньшем почете.
«Германия во главе с Пруссией и другими северными государствами, – пишет Р. Коллинз, – стала первым относительно светским современным обществом в результате сочетания ряда факторов. Главными среди них были преобладание государственной бюрократии над церковью и реформа системы образования, проводившаяся под светским контролем».
«Крупнейший структурный импульс секуляризации имел место, когда университеты вышли из-под церковного контроля. Это явление, – подчеркивает Коллинз, – впервые произошло и стало наиболее влиятельным в Германии. Движение университетской реформы 1780-х и 1790-х гг., завершившееся основанием в 1810 г. университета нового типа в Берлине, было направлено на устранение господства богословского факультета и на повышение статуса философского факультета, который ранее вел лишь начальную подготовку студентов к учебе на выпускающих факультетах». Не менее значимы были и изменения, произошедшие в начальной и средней школах, когда «благодаря ряду прусских реформ было введено обязательное школьное образование, причем обучение осуществлялось учителями, не зависевшими от духовенства». Наверное, можно сказать, что именно Германия стала в XIX веке мировым лидером в сфере образования и секуляризации.
В нашей стране либеральная мысль (при всем ее скептическом отношении к религии) какое-то время отдавала приоритет Церкви над государственной бюрократией. Считалось, что нет ничего хуже советских аппаратчиков. Но последние два-три десятилетия заставили усомниться в правильности этой мысли. Церковная бюрократия взяла многие недостатки партийной и добавила к ним еще собственные. Впрочем, немцы были, конечно, не одиноки в своем стремлении поставить чиновника выше священника. Если сравнить Германию с Францией, то, наверное, нельзя говорить о контрасте с точки зрения соотношения бюрократизма и клерикализма. Франция тоже стала вполне бюрократической страной, сумевшей ограничить роль Церкви. Однако в этой стране качество государственного аппарата традиционно было невысоким. Многие должности с XVI века продавались и покупались. Чиновник приобретал свое место для того, чтобы «отбить вложенные средства» и в дальнейшем зарабатывать как можно больше. В Германии, конечно, бюрократ тоже не был идеалистом, думающим только об интересах государства, но там (в Пруссии) приобретение в собственность государственных должностей исчезло к 1750 г. «В 1750 г., – отмечает Коллинз – был учрежден экзамен для приема в ряды прусской бюрократии, что ставило во главу угла университетское юридическое образование, хотя дворяне и были поначалу освобождены от этого экзамена».
К тем преобразованиям, которые шли «на гражданке», наверное, стоит добавить, что еще в 1733 г., прусская армия стала первым в Европе по-настоящему военно-бюрократическим образованием. Вместо частного найма солдат появилась всеобщая воинская повинность и полностью административное управление.
В принципе то, что Коллинз говорит о Германии, можно, наверное, распространить в на тот протестантский мир, в котором Церковь стала ориентироваться не на Святой престол в Риме, а на свое «родное» государство, и где радикально изменился характер образования с того момента, как люди стали самостоятельно читать Библию. Иными словами, помимо трансформации институтов (правил игры) оказалась важна и трансформация культуры. Не только Частная собственность, но и Святое писание влияли на поведение людей.
Является ли именно это основой той особой аккуратности и цивилизованности, которую сегодня можно встретить в Германии, в Голландии, в Скандинавии и даже во фламандской части Бельгии? Трудно утверждать однозначно, но то, на что указывает Рэндалл Коллинз, все же имело значение.
Распечатать